Онлайн книга «Куда улетают ангелы»
|
— И не может понять азербайджанская жена, что русскому мужу надо ответить, хотя бы словом, чтобы он очухался, — согласился Толя. — А про Ефима Борисовича, Сашиного отца… Мне казалось, что он не любит, потому что я не еврейка. Не знаю. Толя засмеялся: — Моя бабушка «евреями» называла всех с черными кудрявыми волосами и ничего больше в это слово не вкладывала. Я кивнула: — А вокруг меня в детстве было больше еврейских детей, чем русских. В нашем доме жили дети писателей, очень известных актеров, врачей Кремлевской поликлиники. Я даже поначалу всерьез не восприняла Сашины объяснения, когда Ефим Борисович на нашей первой встрече сидел-сидел, потом завздыхал и сказал: «Уж скорей бы ты ушла, что ли…» «Ты красивая, но просто не наша», — объяснил Саша. А я не поняла и не ушла. Конечно, Саша не поэтому четырнадцать лет кувыркался по моей жизни и, в конце концов, сделав неожиданный — для меня, для русской дуры неожиданный — кульбит, вылетел из нее прочь. Этого я вслух произносить не стала. — Но, может, они правы? — сказал Толя, чуть прищурясь, смотрел на безмятежную гладь моря. — Меня вот раздражает их прижимистость, а их — моя глупая щедрость, она же расточительность и нерасчетливость. Мне они кажутся хитрыми, ловкими… — Мой отчим всегда говорил: «Эх, гены у меня не те! Поэтому так вляпался! До конца дело не довел…» Отчим мой сидел пару лет за то, что воздух продавал в середине девяностых. — Ясно, — засмеялся Толя. — Ну да. А я Сашиным родственникам кажусь… то есть казалась… простоватой, до противного. — Оговорочки ваши, конечно… — Толя покачал головой. — Прости. Я просто не привыкла еще. — К тому, что его больше нет? — К своему счастью. Знаешь, я всегда восторгалась и восторгаюсь их бессчетными талантами, и слегка завидую. А они не понимают, как можно быть такой бесталанной и нецелеустремленной. Ефим Борисович как-то сказал мне в сердцах: «Тебе, Лена, надо истопницей работать, а не журналисткой», — когда я «завалила» в своем первом журнале очень интересную тему — то есть все самое интересное, что узнала о герое своего очерка, писать не стала. «Топить — тоже ответственная работа, Ефим Борисович. Всё завалю», — ответила я. «Так не в нашем же доме ты будешь работать», — заметил он. — А кем он работал? — Интендантом московского гарнизона, много лет. — Понятно… Он смеялся, а я увидела его взгляд. — Толя, ты думаешь, это я все говорю от обиды, это сугубо личное? Он положил теплый белый камень на мою коленку. — Ну, если учесть, что от личных обид разрушались империи, начинались войны… Он улыбнулся. Кинул камешек в море. Погладил меня по ноге. И только тогда я спросила: — У тебя есть еврейская кровь? — А у тебя? — Ясно. У меня одна капля. Папина бабушка была еврейкой, по маме. Не считается, давно растворилась, не чувствую ее, этой капли. — А у меня две с половиной, — он засмеялся. — Моего родного дедушку звали Саша Лимберг. — Ага… Я, наверно, очень внимательно смотрела на его лицо, потому что он стер песок со лба, которого там не было, и спросил: — Нашла? — Да вроде нет… Буду теперь искать… Он опять засмеялся: — Не найдешь. Люди до тебя уже искали… — Это когда в разведку, что ли, брали? Так они моего главного метода точно не знали. — Ну-ка, ну-ка, поподробнее, если можно… Он так сейчас был похож на озорного бодигарда в буфете, который раздражал меня своей проницательностью, и кому я предложила разгадать слово «щука»… — Ты знаешь, у меня ведь от рождения острый нюх. Он кивнул: — Я заметил. — Саша считал это близостью к животным. Толя улыбнулся и покачал головой: — Это, на всякий случай, у человека — признак высокой духовной организации, тебе любой психолог скажет, это научная истина, можешь гордиться. Я, получив неожиданно высокую оценку за врожденные данные, продолжила смелее: — Ты знаешь, что у всех наций и рас свой особый запах? Он кивнул: — Я читал об этом. — А я — знаю. И думаю, это не случайно. Однажды, много лет назад я ехала в метро и первый раз близко стояла с негритянским юношей. Я была потрясена его запахом. Это был чужой, другой запах — другого существа. Другая формула. Потом, позже, учась в Университете, я могла по запаху с закрытыми глазами понять — вошел ли в проветренное помещение китаец, негр или европеец. Мы даже спорили с Сашей. Толя вздохнул: — На поцелуй? — На деньги! — засмеялась я. — Я надеюсь, ты его по сто раз в день поминаешь не для того, чтобы просто о нем поговорить, правда? Я растерялась: — Прости… я как-то… Он привстал и поправил большой зонт, под которым мы сидели, чтобы на мои ноги не попадало солнце. — Продолжай, пожалуйста. В любом случае, если я пойму, что так лучше, я убью его, а не тебя. Голову тебе принесу. — Что я с ней буду делать? — постаралась я поддержать шутку, хотя мне стало чуть не по себе. Он засмеялся: — Череп на полку поставишь. Деньги в нем копить будешь. Может хоть тогда научишься. Хотя нет. Выброшу и череп. А то ты же по сто раз в день к нему подбегать будешь — целоваться, новостями делиться… Я представила себе… — Ужас, Толя! Замолчи! Даже в шутку такое не надо! — Продолжай, пожалуйста, Ленуля. Спорили на деньги… — Да. Он как-то мне проспорил две стипендии — столько раз я угадала правильно. И главное — я чувствовала только особый, «чужой» запах, запах другой расы, у своей — особого запаха как будто нет. — Так, а у нас-то… — он оглядел пространство вокруг нас с ним, — тут вообще — русский дух или как? Я засмеялась: — Вот теперь буду повнимательнее. Принюхаюсь… — А тебе мужчины других рас не нравились никогда? — Честно? Мне всегда нравились японцы — абстрактно. Но я не встретила ни одного японца за свою жизнь. Еврея встретила, японца — нет. И даже не знаю, как они пахнут. Европейцами или азиатами. Представляю, как бы сейчас обшутился Саша, вывернулся бы наизнанку — раз я дала такую тему. Толя же просто сказал: — Все, уже не встретишь. Встретила меня. У меня есть еще немного времени. Жить, любить, быть нужной и единственной. Какая малость, какая глупость, какое невозможное желание… |