Книга Там, где трава зеленее, страница 43 – Наталия Терентьева

Я стала слабо сопротивляться:

— Будут потом орать, драться… Вещи-то порастащат на лестнице…

Токмачев очень серьезно мне пообещал:

— Потом будет потом, и тогда мы уж кого-нибудь покрепче к этому делу подключим.

Я-то знала, что его державный сынок давным-давно не общается с отцом, и, жалея старика, никогда никому из своих журналистских товарищей не говорила, с кем рядом живу. Иначе бы его на кусочки давно растащили, замучили бы старика.

Я с сомнением смотрела, как он потащил тюки на лестницу, вздохнув, вынесла остальное и потом с силой пнула чемодан, на котором сидела старуха, по лестнице. Чемодан со звоном съехал вниз, я отряхнула руки:

— Но ведь бред какой-то! Их-то собственная квартира куда девалась? Они с ума сошли, что ли, продали ее? И что действительно теперь делать?

Токмачев, тяжело дыша, ответил:

— Для начала посадить его на пятнадцать суток, если вернется. Ты погоди пока. Пусть с ним охрана разберется. Потом, суда-то действительно не было?

— Нет, конечно. И я не могла не знать, если бы он был. Это, конечно, какая-то липа. Заходите к нам, Сергей Юрьевич.

Я-то позвала его «на чай», а он помог нам прибраться в квартире. Савкин с компанией успели за четыре минуты, пока ехала охрана, ногами, видимо, сбить в кучу все Варькины игрушки, скинуть с полок часть книг и откупорить бутылку водки. Интересно, что взамен книжек они собирались поставить?

— А вы действительно не помните Гарика? — спросила я Токмачева, когда он, отдуваясь, сел на диван.

— Как не помнить! Я все никак не мог тогда понять — что за странный ухажер у такой прелестной девушки…

— Ну у меня и другие ухажеры были не очень… — Я посмотрела на Варьку и решила про Виноградова тему не развивать.

— Мам, а кто такой ухажер? — вмешалась Варя. — Который все время уходит? Как наш папа?

Я засмеялась, Токмачев засмеялся, а Варя заплакала. Я бросилась ее обнимать:

— Ты что, малыш, ну вот…

— Почему он все время то уходит, то приходит?..

— Ну и что? А есть дети, у которых папы вообще нет.

— А у некоторых и мам нет, — вмешался Токмачев, аккуратно разворачивая конфетку. — У моего сына, например, мама сначала была, потом убежала.

— Куда? — страшно удивилась Варька и покрепче взяла меня за руку.

— В другую страну, где весь год — лето… — улыбнулся старик и осторожно откусил конфету.

— Будешь о папе своем плакать, я тоже убегу! — заявила глупая, жестокая Барина мама.

— Ма-а-а-ма-а-а! — завыла Варька и сначала бросилась меня обнимать, потом оттолкнула и ушла плакать в ванную.

Я хотела пойти за ней, но услышала, что она включила воду и громко умывается, сморкаясь и полоща рот. Я повернулась к Токмачеву, который сидел и неодобрительно качал головой:

— Испугалась сегодня девочка…

Я вздохнула:

— Да я тоже молодец, высказалась… Когда она была поменьше, я однажды на нее орала и пригрозила, видно, очень тогда допек меня ее папа: «Отдам папе, а он тебя продаст цыганам и купит себе новую машину…» И такое было.

— Неужели она не проговорилась ему?

— Нет. Варька — кремень. Только вот хорошо ли все это…

— Не корите себя, Леночка. Хорошо — это когда мама с папой идут за ручку, а на плечах у папы сидит малыш. Еще лучше, если мама при этом свободной рукой толкает коляску со вторым. Потом малыши вырастают, приносят своим родителям внучат, сажают им на коленки — на плечах уже не унести — и сами убегают, чтобы принести следующего.

Я знала — что он знает — что я знаю про его сына… А вот как ответить ему, чтобы не ранить, не знала, поэтому сказала:

— А у моей мамы третий муж на пятнадцать лет моложе.

— Ваша мама — красавица, — ответил Токмачев, который заглядывался на маму, когда она раньше редко-редко, но навещала нас с маленькой Варькой.

Тут пришла из ванной зареванная и умытая Варя, а Токмачев стал раскланиваться. Прикрывая за собой входную дверь, он обернулся, виновато посмотрел на меня и негромко сказал:

— Вы меня извините, Леночка… — и улыбнулся заплаканной Варьке, — а ведь на самом деле ухажер — это тот, кто уши жрет…

Мы с Варькой обе замерли.

— Как это? — искренне ужаснулась Варя и схватилась за свои уши.

— Комплиментами, — договорил очень довольный нашей реакцией Сергей Юрьевич.

Я представила себе огромного, громогласного сына Токмачева и подумала, что вот кто уши-то жрет, с удовольствием и аппетитом, у бедных сограждан и товарищей по дракам в думских кулуарах, и отнюдь не сладкими словами… Но конечно, ничего не сказала.

Когда Токмачев раскланялся и ушел, Варька подошла ко мне, обняла меня и вздохнула:

— Я поняла, мам, что комплименты — это совсем не алименты. Правильно?

Вечером я позвонила Нельке, пересказала ей всю эту чудовищную историю.

— И что ты собираешься делать? Может, позвонить Виноградову?

— Н-нет. Ни в коем случае.

— Тогда надо подавать в суд.

— Да что ты, Нелька! И что я скажу в суде?

— А ничего говорить не надо. Надо написать заявление, пусть его вообще выпишут из твоей квартиры.

— Да я же ходила в консультацию года два назад, помнишь? Когда хотела квартиру поменять, а он требовал заплатить ему двадцать тысяч долларов. Она всего-то тридцать стоила… Мне сказали, что нет такой статьи, по которой его можно выписать.

— Ну может, теперь появилась? Ты же собственник, и вообще отношения к этой квартире он никакого не имеет, если по правде…

— По правде-то — не имеет. А кого эта правда интересует?

Неля вздохнула. Мы помолчали, я слышала, как она что-то скребет. Похоже, начищает кастрюли. Жаднющий Нелькин муж не разрешает покупать хорошую посуду, называет это все отрыжками капиталистического общества. А сам постоянно приобретает эти отрыжки в виде стодолларовых галстуков, пятисотдолларовых ботинок с особой терморегуляцией для прогулок с собакой, в которых можно прогуливаться и летом и зимой, ну и, разумеется, в виде элегантных неброских иномарок. Хотя Неля не ропщет и с удовольствием пользуется всеми благами, которыми ее муж одаривает семью, и радуется тем, которыми он балует самого себя в первую очередь.

— Слушай, а помнишь того адвоката, про которого ты писала, давно еще, до ТАССа? Или он, кажется, был по уголовным делам…

— Ну, еще раз они вот так ввалятся — и придется брать адвоката по уголовным.

Я помаялась-подумала после нашего разговора, нашла телефон того самого Игоря Савельева, про которого, по его же заказу, писала лет семь назад, и позвонила ему.