Онлайн книга «Два брата»
— Молодец! Нефиг ерошить чужие волосы. В южных кварталах Чикаго за такое убивают. — Слава богу, Эдельтрауд сочла историю забавной. Вольфганг зажег уже четвертую сигарету за утро, однако с новым жалованьем он мог курить сколько хочет. — Слушай, мне нет дела до Эдельтрауд и старперов в парке. Меня интересует, почему ты считаешь, что моя новая работа как-то влияет на детский рахит. — Хватит, Вольф. — Фрида отложила бумаги и отнесла чашку с тарелкой в раковину, по дороге половником прихлопнув таракана. — Ты прекрасно знаешь, что от нуворишей один вред. Если твой Курт покупает ночной клуб, значит, эти деньги он у кого-то забрал. — У кого? У голодных детей? — Косвенно. — Эти деньги взяты из ниоткуда, Фрида! — Вольфганг разозлился. — Он берет ссуду, делает покупки и потом, когда марка падает, возвращает долг. Простая джазовая экономика. Жаль, на такие дела у меня кишка тонка. Курт не наживается на перепродаже в Бельгии старушечьих драгоценностей, он просто ловкач, вот и все. Фрида села к столу и выдавила улыбку. — Ладно, извини, Вольф. Знаю, я несправедлива. Просто работа замучила. Я и подумать не могла, что мне придется в основном наблюдать за умирающими детьми. Ты слышал, что туберкулез на триста процентов превысил довоенный уровень? — Знаешь, не доводилось. Нет времени на изучение медицинской статистики. Я вкалываю по ночам, чтобы не голодали мои дети. И жена моя, коли на то пошло. Фрида стиснула его руку: — Да, я знаю. Конечно, я рада твоему новому боссу. Здорово, что он любит твою музыку. — Ты же помнишь, как меня воротило от допотопных танцев в Ванзее и Николасзее, но я играл, потому что надо было что-то есть, а ты решила за нищенское жалованье работать в общественном медицинском центре. — Я помню, помню, — согласилась Фрида. — И вот теперь, когда я получил и впрямь отменный ангажемент, я думал, ты порадуешься. — Я рада, Вольф, правда. Извини. Иногда работа вконец достанет, вот и все. И я очень благодарна, что ради нас ты так пашешь. — Фрида перегнулась через стол и поцеловала мужа. — Ты совсем иначе представлял наше супружество, да? Кажется, предполагалось, что я буду тебе помогать. — Да, предполагалось. — Врач на шее у джазмена, — улыбнулась Фрида. — Такое только в Германии! Только в Берлине! Жги, жги, жги! Берлин, 1923 г. Все рвались в «Джоплин». Аристократы. Бедняки. Праведники. Подонки. Уйма красавиц, уйма чудовищ. С первого дня клуб ходил ходуном от легких денег, выпивки, секса, дури и джаза. Дурь и секс были епархией Куртова приятеля Гельмута — «педрилы-сводника», который, как выяснилось, работал по наркотикам и проституткам. И то и другое он частенько предлагал Вольфгангу. — Выбирай, — говорил Гельмут, любитель широких жестов, указывая на изящных девочек (и мальчиков), которых в жизни не примешь за проституток. — Бери двух и сделай себе сэндвич. Не волнуйся, все чисты как роса. Полгода назад окончили пансион благородных девиц. Но папочка обнищал, а растущему организму надо кушать. Угощение сексом Вольфганг вежливо отклонял, но время от времени охотно соглашался на химические стимуляторы. Ночи долги, а труба — взыскательный хозяин. Фриде, конечно, ничего не говорил. Но ее рядом не было, можно не подчиняться ее правилам. Здесь клуб. В конце концов, он джазмен. Джазмены никому не подчиняются. Вот в чем суть. Чуток кокаина под шампанское? Чем-то дивным затянуться вдогонку виски? Почему бы нет? Как тут откажешься? И что такого, если в перерывах он все чаще болтал с Катариной? Преступление, что ли? Она ему нравилась. Не только потом у, что красивая (хоть это и неплохо), пленительная и загадочная. Даже сногсшибательная. Уж он-то повидал очаровашек. Этаких невозмутимых распутниц-вамп, словно сошедших с киноэкрана. Дело в том, что с ней было по-настоящему приятно. Оказалось, у них общие интересы и пристрастия. Не только джаз — любое творчество. Когда Катарина говорила об искусстве, лицо ее оживало, глаза сияли. Тщательно отрепетированная поза — надменная пресыщенность жизнью — вмиг улетучивалась, и становилось ясно, что это всего лишь юношеское притворство, а в душе девушка — нескладный подросток. Разумеется, Катарина мечтала стать актрисой. Немецкие киностудии были единственным реальным соперником Голливуду, и какая же берлинская девушка не хотела попасть на экран? Но в отличие от многих красоток Катарина не стремилась только в кинодивы. Не меньше она любила и театр — и, как выяснилось, бывала на тех же постановках, куда в редкие драгоценные выходные выбирались Вольфганг и Фрида. — Тебе нравится Пискатор? [27] — пристрастно расспрашивал Вольфганг. — Да, и я его видела живьем. После спектакля «На дне» караулила у служебного входа «Фольксбюне». [28] — Любишь Горького? — Конечно! Как можно его не любить? Лучше русских никто не пишет. Горький — гений, особенно в постановке Пискатора. Вольфганг даже терялся, когда вдруг оказывалось, что Катарина гораздо лучше подкована в новой экспрессионистской драматургии. Она специально ездила в Мюнхен на спектакль «Барабаны в ночи» по пьесе нового автора, некоего Брехта, о котором Вольфганг и не слышал. Катарина всегда знала, кто из берлинских знаменитостей почтил визитом «Джоплин». — Представляешь, здесь Герварт Вальден! [29] — взволнованно известила она, протиснувшись в крохотную гримерку и даже не заметив, что упревшие музыканты раздеты до трусов. — Какой Герберт? — озадачились джазмены, знать не знавшие о выдающихся фигурах авангарда. Но Вольфганг был в курсе. — Господи, разговаривает с Дорфом, — шепнул он, подглядывая сквозь наборную занавеску. |