Книга Пир Джона Сатурналла, страница 83 – Лоуренс Норфолк

В комнате они повернулись лицом друг к другу, часто и прерывисто дыша. Уже в следующий миг Лукреция лихорадочно стягивала с него куртку, а Джон непослушными пальцами распускал шнуровку корсета. Несколько секунд они стояли раскачиваясь, сцепленные в объятиях, потом повалились на кровать.

Из книги Джона Сатурналла:

О блюде под названием «Багатель», или «Сахарные украшения для возлюбленной», подающемся в Андреев день

Из любви к Адаму Ева сорвала яблоко и вкусила вместе с ним. Царь Соломон потчевал шербетами и жалеями из лепестков розы прекрасных дев, согревавших его ложе. Мы и по сей день выражаем свои пылкие чувства через изысканные блюда.

В Эдеме не бывает снега, полагаю. И не бродячие проповедники, а только лисы причиняли ущерб садам Соломона. Однако даже в самый разгар зимы повар может преподнести своей возлюбленной дар под стать наслаждениям, какие доставляют друг другу любовники.

Испанцы, соединенные любовными узами, я слышал, угощают друг друга филеем новорожденного поросенка, еще не вставшего на ноги, каковое нежнейшее мясо обжаривают в масле, обваливают в специях и нарезают кубиками. Французы балуют разборчивые желудки друг друга крохотными птичками, известными нам под названием корольковых пеночек: подаются они зажаренными, зачастую прямо с перьями, и опыленными сахарной пудрой. В Баварском герцогстве влюбленные угощаются сладкими клецками с начинкой из свинины, а в Пруссии грызут крохотные хрусткие печенья, названные Сосцами Видевуты, в честь первой прусской царицы. Итальянцы употребляют много чеснока, а венгры еще больше, тогда как на базарах Сидона страдающие от безответной любви вздыхатели отдают немалые деньги за обсыпанный сахаром жалей с ароматом розы, отведав которого не устоит ни одна закрытая чадрой дева.

И на наших далеко раскинувшихся берегах, даже посередь зимы, измышляются, стряпаются и вкушаются восхитительные любовные сладости, о которых я поведаю ниже…

* * *

Снег валил все гуще. Тяжелые крупные хлопья, кружась и вертясь в порывах ветра, падали с неба и собирались на земле в сугробы. Все дороги к усадьбе Бакленд занесло, и в снежной мгле она походила на громадный темный корабль, стоящий на якоре среди моря белизны. А его расторопная команда спешно готовилась к путешествию через зиму.

Джон водил кухонных работников в заброшенные огороды за лесом, откуда они приносили корзины моркови и кореньев петрушки, толстого лука-порея и кожистой листовой капусты, мангольда с розовыми вершками и репы с фиолетовыми корешками. И корзины с крохотными яблоками.

— Ха! — воскликнул мистер Банс. — Помнишь эти дички, мастер Джон?

Они рыскали по лесу, собирая валежник, и пригнали свиней и овец с усадебной фермы. Свиней поместили в конюшню, а овец — в покосившийся барак, чья крыша трещала под тяжестью снега. Там, среди визга и блеянья, миссис Гардинер обучала Джинни, Мэг и других служанок искусству дойки. Цыплята с фермы поселились вместе с голубями Диггори Винга.

Джон навел порядок в комнате Сковелла, и миссис Гардинер прислала ему постельное белье. Каждую ночь, управившись с кухонной работой, Джон с ситниковой свечой в руке шел по коридорам к жилищу главного повара.

Но на последнем перекрестье коридоров он поворачивал не к двери Сковелла, а в противоположную сторону. Потом скорым шагом пересекал заброшенную кухню и поднимался по узкой каменной лестнице в Солнечную галерею, озаренную призрачными лучами луны, которые скользили по заснеженным лужайкам Восточного сада и струились через высокие окна. Безлунными ночами в галерее стоял кромешный мрак. Но из-под двери в дальнем ее конце пробивалась тонкая полоска света. В спальне за дверью Джона ждала Лукреция.

В первый раз она вся дрожала под ним, неподвижно уставившись на него темными глазами. Он оцепенел под ее немигающим взглядом, боясь причинить ей боль или ненароком задеть расцарапанные в кровь колени. Но наконец Лукреция притянула его к себе, и показалось, будто тугая струна, натянутая в ней, вдруг лопнула. Дыхание ее стало хриплым, и она выгнулась дугой, принимая его в себя. Спустя долгое время они бессильно откинулись на спину, и Джон нашарил в темноте ее руку.

— Не думала, что мне доведется познать такое наслаждение, — прошептала Лукреция.

— Я тоже, — откликнулся он. — Но это случилось.

Таким же наслаждениям они предались и в следующую ночь, и в следующую за ней. Джон вспоминал женщину в амбаре. Как его поначалу сковала робость. Как пересохло во рту, как бешено колотилось сердце. Вспоминал — и еще сильнее желал Лукрецию.

Она говорила, что стесняется. Заставляла Джона отворачиваться, пока развязывала шнурки, снимала корсет и стаскивала исподнюю сорочку, а потом проскальзывала под покрывало. Но как только они соприкасались телами, она забывала о всякой сдержанности, привлекала Джона к себе и проводила ладонями вниз по гладкой спине. Он зарывался лицом в ее волосы или приникал губами к ее губам. Скоро Лукреция отбрасывала ногами покрывало и раскидывала руки в стороны, чтобы он мог всласть насмотреться на нее.

Джон разжигал камин и зачарованно наблюдал за ней, стоящей у огня, а она, поймав на себе его взгляд, вопросительно приподнимала бровь или прикладывала палец к губам, прося не нарушать тишину. Она брала свою черную книжицу и, накинув на плечи постельное покрывало, подносила изорванные и заклеенные страницы поближе к трепещущему пламени.

Приди, любимая моя!

С тобой вкушу блаженство я.

Открыты нам полей простор,

Леса, долины, кручи гор.

Дам пояс мягкий из плюща,

Янтарь для пуговиц плаща.

С тобой познаю счастье я,

Приди, любимая моя.

Джон давал волю воображению, облачая возлюбленную в одежды слов, и мысленно представлял вплетенные в волосы цветы, украшенный миртовой листвой плащ, тончайший наряд из ягнячьей шерсти и мягкий пояс из плюща.

Лукреция закрыла книгу и улыбнулась:

— Мы с Джеммой мечтали, что однажды за нами придет прекрасный пастух.

— Вместо этого тебе достался повар.

— Меня вполне устраивает мой повар.

— А как же леса, долины и кручи гор?

— Мне хорошо здесь. В этой комнате.

Они откинули тяжелые покрывала, обнажаясь друг перед другом в неверном свете огня. Взгляд Джона скользил по изгибу ее спины, по стройным бедрам и тонким ногам. Пальцы Лукреции ерошили его густые черные волосы, потом нащупали шрам, оставленный мушкетной пулей. Она взяла свечу и осветила его тело:

— Ты очень смуглый, мастер Сатурналл.

— Мне говорили, что мой отец был мавром.

— Правда? — Лукреция низко склонилась над ним, щекоча дыханием кожу, и поводила свечой.

— Или сарацинским пиратом.