Онлайн книга «Лабиринт Осириса»
|
– Хочу задать вопрос. – Судя по всему, важный. – Можно, я спущусь? – Нет, я уже выхожу. Хотите пить? – Очень. – Вам повезло. У меня есть фляжка с холодным лимонадом. Милейшая старушенция эта Мэри Дюфресн. – Одну минуту! – крикнула она и снова скрылась в коридоре. Халифа вернулся в тень под навес. Прошло несколько минут, слева от него мелькнула тень, и из входа в гробницу показалась высокая седовласая женщина. На ней были джинсы, рубашка цвета хаки, на шее повязан льняной шаал. Она приветственно махнула рукой и пошла вверх по склону к детективу. Учитывая, что ей было хорошо за восемьдесят, двигалась она на удивление быстро. Халифа встал, и они пожали друг другу руки. – Как поживаете, дорогой мой человек? – Хорошо, хамдулиллах [57] . А вы? – Весьма неплохо для такой старой клячи. Как Зенаб? – Она… нормально. Женщина посмотрела ему в глаза и, почувствовав, что он не хочет продолжать эту тему, дружески похлопала по руке и протянула фляжку: – Выпьем? – Уж и не надеялся услышать! Они сели. Мэри открутила пробку с фляжки, налила стаканчик Халифе и стаканчик себе. И они чокнулись. – Рада вас видеть, Юсуф. – И я вас, профессор. Она бросила на него укоризненный взгляд. – Мэри, – поправился он, преодолевая природную склонность к формальности, когда обращался к людям старше и важнее себя. Она одобрительно кивнула и сделала глоток лимонада. Мэри Дюфресн – иа доктора амреканья, как ее знали в Луксоре, – была неким атавизмом, последним связующим звеном с золотым веком египетской археологии. Ее отец, Алан Дюфресн, был хранителем в музее «Метрополитен» и в конце двадцатых годов приехал работать с великим Хербертом Уинлоком. Он привез с собой жену и дочь, и с тех пор, за исключением короткого периода, когда она готовила в Гарварде докторскую диссертацию, Мэри находилась здесь. Уинлок, Говард Картер, Флиндерс Питри, Джон Пендлбери, Мухаммед Гонейм – она всех их знала. Достойная компания, и она стала ее заслуженным членом. Мэри Дюфресн, по всеобщему признанию, была величайшей фигурой в археологии. Даже известный своим высокомерием Захи Хавасс, говорят, относился к ней с пиететом. – Как идет работа? – Халифа залпом выпил лимонад и принял добавку. – Потихоньку, – ответила Дюфресн. – Как и должно быть. На мой взгляд, мир слишком торопится. Последние десять лет Мэри делала масштабные копии всего, что было нарисовано или написано в Западной долине. И три года из этих десяти трудилась в гробнице Эйе. – Да вы же просто умираете от жары, – сказала она, глядя, как Халифа одним глотком опустошил второй стакан. – Это была самая долгая прогулка из всех, что я помню. – Летом всегда так. Но как только начнет свежеть, путь становится все короче. Приходите в декабре, одолеете одним махом. Она улыбнулась и наполнила его стакан в третий раз. – Так что это за таинственный вопрос, который вы хотели мне задать? Халифа сделал еще глоток, по достоинству оценив напиток. Мэри сама готовила лимонад и умела сохранить нужный баланс между горечью лимона и сладостью тростникового сахара. Затем вытер губы и отставил стакан. – О человеке по имени Самюэл Пинскер. Он англичанин и работал здесь. Вы, случайно, его не помните? – Самюэл Пинскер, – протянула Мэри, словно хотела прочувствовать звучание слов. – Господи, сразу повеяло прошлым. – Так вы его помните? – Смутно. Когда он пропал, я была еще маленькая. В семидесятых годах его тело нашли. Он, оказывается, упал в гробницу. Халифа решил умолчать о том, что Пинскера убили. Как справедливо заметил бывший начальник полиции Садек, есть вещи, которые лучше не усложнять. Вместо этого он спросил, что ей запомнилось о Пинскере. – Он меня пугал, это я точно помню. – Мэри помахала рукой, отгоняя мух, кружившихся у края ее стакана. – Ходил в маске с маленькими отверстиями для глаз и прорезью для рта. От этого у него был вид чудовища или вампира… кого-то в этом роде. Мэри в последний раз махнула рукой, допила лимонад и навинтила стаканчик на пробку фляжки. – Самюэл Пинскер, – повторила она. – А с какой стати вы о нем спрашиваете? – Его имя всплыло в расследовании, которым занимается мой товарищ. Я пообещал узнать все, что сумею. – Халифа закурил сигарету и добавил: – Мой товарищ-израильтянин. Брови Дюфресн удивленно поднялись. – Каким образом Самюэл Пинскер может быть связан с расследованием израильской полиции? – Я надеялся, вы мне это объясните. Мэри покачала головой. – Боюсь, Юсуф, от меня будет мало пользы. Я льщу себя надеждой, что у меня нет старческого слабоумия, но восемьдесят лет чертовски долгий срок. Когда Пинскер пропал, мне было шесть или семь лет. Память стирается, и многое из нее уходит. Мэри откинула волосы с глаз, положила ногу на ногу и поправила на шее платок. – Помню, он с ревом носился на своем мотоцикле, – продолжала она после паузы. – И однажды напугал меня так, что я, простите за выражение, чуть не описалась. Дело было в храме. Понятия не имею, что это был за храм и как я туда попала. Помню только, он неожиданно вышел из-за колонны. Мне потом очень долго снились кошмары. – Он вас обидел? – Халифа вспомнил о девушке, которую изнасиловал Пинскер. – В смысле приставал? Детектив пожал плечами. – Ничего подобного, если мне не изменяет память. Просто внезапно появился передо мной. Я закричала, побежала от него, а он гнался за мной в своей ужасной маске. Мэри опустила голову, задумалась, затем снова с извиняющимся видом посмотрела на Халифу. – Больше ничего не всплывает. Я даже не уверена, что то, о чем я только что сказала, произошло на самом деле. Память странная штука – все путается и переплетается. Осторожнее! Она показала на бетонную скамью, где рядом с рукой Халифы сел большой шершень. Насекомое потыкалось туда-сюда и забралось на край стаканчика. Детектив согнал его кончиком сигареты, допил лимонад, поднялся, вынес стаканчик из-под навеса и поставил на камень. Шершень полетел за ним. – Макс его знал, – сказала Мэри, когда Халифа вернулся на место. – Макс? – Легранж. Французский археолог. Гений в области гончарной керамики. Работал с Бруэром и Черни в Дейр-эль-Медине. – Никогда о таком не слышал. – Это было задолго до вас, юноша. Конечно, он давно умер. Все давно умерли. Из той плеяды осталась одна я. |