Книга Казнь на Вестминстерском мосту, страница 38 – Энн Перри

Чиновник, приведший Питта, вздохнул, извинился, и через секунду его шаги стали быстро удаляться по коридору. Томас стоял и ждал.

Поиски заняли гораздо меньше времени, чем он предполагал. Через пять минут клерк вытащил тоненькую папочку, достал оттуда одно письмо и с гримасой отвращения выставил его перед собой.

— Вот, сэр, копия одного письма от мистера Этериджа к миссис Флоренс Айвори, датированное четвертым января восемьдесят шестого года. — Он протянул письмо Питту. — Хотя я не понимаю, какой интерес оно может представлять для полиции.

Питт прочитал:

Дорогая миссис Айвори!

Я сожалею о вашем вполне ожидаемом поражении в вопросе с вашей дочерью, но решение уже принято, и я, боюсь, не смогу в дальнейшем продолжать с вами переписку по данному вопросу.

Уверен, со временем вы поймете, что все было сделано ради интересов ребенка; вы, как ее мать, должны оценить это по достоинству.

Искренне ваш,

Вивиан Этеридж, Д. П.

— И это все? Не может быть! — безапелляционно заявил Питт. — Ведь совершенно очевидно, что это конец довольно длительной переписки! Где остальное?

— Это все, что у меня есть, — фыркнув, ответил клерк. — Как я понимаю, этот вопрос имеет отношение к избирательному округу. Предположу, что все остальное в Линкольншире.

— Тогда дайте мне адрес в Линкольншире, — потребовал Томас. — Я поеду туда и буду искать там.

Клерк с видом великомученика накорябал несколько строчек на клочке бумаги и протянул его инспектору. Тот поблагодарил его и ушел.

Вернувшись на Боу-стрит, он поспешил к кабинету Мики Драммонда и постучал в дверь.

— Входите! — Драммонд поднял голову от стопки бумаг. Судя по выражению его лица, он испытал облегчение, когда увидел, что это Питт, а не кто-то другой. — Есть новости? Чем дольше мы будем рассматривать известные нам анархистские группы, тем меньше вероятность что-то найти.

— Да, сэр. — Томас без приглашения сел; он был слишком занят другими размышлениями, чтобы задумываться о субординации. — Похоже, Этеридж пообещал жительнице своего избирательного округа помочь с опекой над ребенком, а потом переметнулся на сторону отца. Она потеряла ребенка и страшно переживает из-за этого. Она призналась, что бывают ситуации, когда несправедливость можно исправить только насилием. Все свидетельствует о том, что Этеридж предал ее. Однако она отрицает, что убила его.

— Но вы считаете, что она все-таки убила? — Драммонд сразу же разглядел мотив, и на его лице отразилась радость от того, что впереди забрезжило раскрытие. К этому предположению его подтолкнуло и мрачное настроение Питта, его гнев — правда, направленный не на женщину.

— Не знаю. Но мотив слишком вероятен, чтобы оставить его без внимания. Возможно, большая часть писем хранится в избирательном округе, в его загородном доме в Линкольншире. Мне придется ехать туда и искать. Понадобится ордер на тот случай, если какой-нибудь клерк или секретарь откажется подпускать меня к бумагам, и железнодорожный билет.

— Вы хотите ехать сегодня?

— Да.

Драммонд мгновение в задумчивости смотрел на Томаса, затем позвонил в колокольчик и, как только в кабинет вошел констебль, принялся отдавать приказы:

— Отправляйся домой к инспектору Питту и сообщи миссис Питт, что сегодня вечером он уезжает; дождись, когда она упакует для него саквояж и сэндвичи, и возвращайся сюда как можно скорее. Кэб не отпускай, пусть ждет у дома. Когда выйдешь отсюда, скажи Паркинсу, чтобы выписал ордер на обыск линкольнширского дома мистера Вивиана Этериджа, на выемку документов или писем, которые могут содержать угрозы его жизни или благосостоянию, а также те, которые были получены или оправлены…

— Флоренс или Уильяму Айвори, — подсказал Питт.

— Точно. Быстро за дело, приятель!

Констебль исчез. Драммонд снова повернулся к Питту.

— Вы думаете, эта женщина могла убить его в одиночку?

— Маловероятно. — Томас вспомнил Флоренс, тощую, но страстную, и Африку, более молодую и крупную, покровительственно обнимающую подругу. — Ее приютила мисс Африка Дауэлл, которая хорошо знала девочку и, кажется, всем сердцем сочувствовала этой Айвори.

— Ничего удивительного. — Драммонд погрустнел и помрачнел. У него тоже были дети, хотя сейчас они уже стали взрослыми; его жена умерла. Он очень скучал по семейной жизни. — А что насчет Гамильтона? Ошибка?

— Почти наверняка, если это ее рук дело. Я не знаю, сколько раз она встречалась с Этериджем, если вообще встречалась.

— Вы упомянули Африку Дауэлл — вы действительно сказали «Африка»?

На губах Питта мелькнула улыбка.

— Да, так ее называла миссис Айвори. Африка Дауэлл.

— Ну, если эта Африка Дауэлл приютила ее, сам собой напрашивается вывод, что миссис Айвори стеснена в средствах и, следовательно, не могла никого нанять, чтобы убить Этериджа. Уж больно… больно жестокий способ убийства для женщины. Что она собой представляет, какова ее история? Кто она — деревенская девчонка или из фермерских, в общем, из тех, у кого рука набита резать горло?

— Не знаю, — честно ответил Питт. Это был еще один вопрос, который он забыл выяснить. — Но она очень страстная женщина, к тому же умная и, думаю, храбрая. Полагаю, она справилась бы, если бы задалась целью. Однако по дому — очень милый особнячок в хорошем районе — я понял, что у мисс Дауэлл водятся деньжата. Они вполне могли бы нанять кого-нибудь.

Драммонд недовольно сморщился.

— Как бы то ни было, этим можно объяснить, что Гамильтон стал первой жертвой по ошибке, его просто перепутали. Итак, езжайте в Линкольншир и попытайтесь там что-нибудь найти. И привезите все сюда. — Шеф встретился взглядом с Питтом, и на мгновение возникло впечатление, будто он хочет что-то добавить. Вероятно, Драммонд передумал и лишь едва заметно пожал плечами. — Составите рапорт, когда вернетесь, — только и сказал он.

— Да, сэр.

Питт вышел из кабинета и спустился вниз, чтобы там дождаться констебля со своими вещами. Он знал, что хотел добавить Драммонд: дело должно быть раскрыто, причем быстро. Как они и боялись, общественность уже выражала громкий протест, некоторые газеты верещали чуть ли не в истерике. Сам факт того, что жертвы являлись представителями народа, что оба преступления потрясли устои всего, что олицетворяло свободу, стабильность и порядок, превратило убийства, совершенные в центре города, в угрозу всему. Они, казалось, стали отражением революции, мрачной и жестокой, безрассудства, которое могло выйти из-под контроля и уничтожить каждого — всех. Стали поговаривать о гильотине эпохи господства террора в Париже и о реках крови в сточных канавах.

Однако ни Драммонду, ни Питту не хотелось думать, что некая женщина, доведенная до крайности, решилась на безрассудную месть за потерю своего ребенка.