Книга Тишина в Хановер-клоуз, страница 26 – Энн Перри

— У меня есть тетя, которая вам должна понравиться, — сказала Шарлотта, осознавая свое безрассудство. — Леди Камминг-Гульд. Ей почти восемьдесят, но она просто восхитительна. Она убеждена, что женщины должны голосовать на выборах в парламент, и готова бороться за это.

— Как благородно с ее стороны. — Глаза Аделины блестели, но в них вместе с воодушевлением читалась самоирония. — Она до этого не доживет.

— Вы думаете? Если мы все будем настаивать, разве мужчины в конце концов не поймут, что это справедливо, и… — Увидев выражение лица Аделины, Шарлотта осознала свою наивность и умолкла.

— Моя дорогая, — сказала Аделина, покачивая головой. — Разумеется, если все мы поднимем свой голос, то убедим мужчин или даже заставим их — но мы никогда не сможем договориться между собой. Вы часто видели, как несколько женщин объединяются ради общей цели, если, конечно, речь не идет о полумиллионе? — Ее тонкие пальцы гладили бархатную обивку кресла. — Каждый занят своей жизнью — бедные на кухнях, богатые, вроде нас, в гостиных, — и мы не объединяемся ни для чего, а смотрим друг на друга как на соперниц в борьбе за немногих достойных и состоятельных мужчин в своем окружении. Мужчины же, наоборот, умеют объединяться, воображая себя защитниками государства, его опорой, обязанными делать все возможное, чтобы положение дел осталось точно таким же — под их контролем — в предположении, что им лучше знать, что для нас правильно, и что они должны обеспечить нас этим во что бы то ни стало. — Она вскинула голову. — И слишком много женщин с радостью помогают им, поскольку статус-кво их тоже очень устраивает, и они, вне всякого сомнения, тоже обладают властью.

— Мисс Данвер! По-моему, вы революционерка! — Голос Шарлотты звенел от удовольствия. — Вы должны познакомиться с тетей Веспасией. Вы понравитесь друг другу.

Аделина не успела ответить; в коридоре послышались шаги, и на пороге появилась Харриет; лицо ее было бледным, под глазами тени, словно от недосыпания.

— Мужчины снова присоединились к нам. Вы не вернетесь в гостиную, тетя Адди? — спросила она, затем вспомнила о вежливости. — Мисс Барнаби?

На лице Аделины промелькнула жалость, но так быстро, что Шарлотта подумала, не показалось ли ей; возможно, ее воображение просто следовало за мыслями.

— Конечно. — Аделина шагнула к двери. — Мы восхищались картиной твоей матери, видом на Босфор. Пойдемте, мисс Барнаби, на сегодня наше убежище закрывается. Мы должны оставить Феодору с Византией и вернуться в современный мир с его важными делами — такими, как вопрос, обручится ли мисс Уэтерли с капитаном Мариоттом в этом месяце или в следующем, или он ускользнет от нее, — она повела худыми плечами, — и отправится в море в решете.

Харриет растерялась. Она с недоумением смотрела на тетю.

— Эдвард Лир [7] , — рискнула пуститься в объяснения Шарлотта. — Руки у них были синими, а головы — зелеными, или наоборот. И они поплыли в море на решете, если я правильно помню. Но он также был великолепным художником. Его греческие пейзажи просто восхитительны.

— О… — Харриет явно испытала облегчение, хотя ничего не поняла.

— Ну? — спросил ее Джек, когда они остались в экипаже одни. Они прижимались друг к другу, чтобы спастись от холода; изо рта у них шел пар. Снаружи выл ветер, а в канавах замерзала каша из воды и снега, темная от грязи и навоза, который на морозе лишился своего запаха.

— Много интересного, — ответила Шарлотта, стуча зубами. Она решила не говорить ему, что Харриет влюблена в Феликса Эшерсона; это личное дело молодой мисс Данвер, и если Джек ничего не заметил, пусть все так и остается. — Похоже, денег у них не меньше, чем у Йорков, так что этот мотив исключается. И обе семьи, очевидно, знакомы уже давно, и Джулиан с Вероникой могли полюбить друг друга еще до смерти Роберта. С другой стороны, и это еще интереснее, тетя Аделина…

— Которая вам очень понравилась, — перебил Рэдли.

— Да, очень понравилась, — подтвердила Шарлотта. — Но это меня не ослепило.

— Конечно, нет.

— Вот именно! Тетя Аделина сказала, что по меньшей мере дважды видела в доме странную, красивую женщину — ночью, три года назад! На ней неизменно было платье необычного пурпурного цвета.

— Вы хотите сказать, оба раза?

— Да, оба раза. Но кто она такая? Может, шпионка, охотившаяся за секретами Джулиана, связанными с Министерством иностранных дел? Или она соблазняла его?

— Но почему с тех пор ее никто не видел?

— Возможно, после смерти Роберта Йорка она уехала или спряталась. Или секретами владел именно он, и после его смерти интерес пропал. Или Джулиан Данвер отверг ее, потому что полюбил Веронику… Я не знаю!

— Вы собираетесь рассказать все Томасу?

Шарлотта набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Руки, спрятанные в муфту Эмили, онемели от холода. Было уже поздно, и она собиралась переночевать у сестры, а домой вернуться утром, что не понравится Питту. Можно сказать ему, что Эмили грустит и поэтому она осталась, что в какой-то мере соответствует действительности, но Шарлотта не хотела лгать мужу, а по сути своей это была ложь.

Альтернатива — сказать ему правду, объяснив причины, заставившие их заняться убийством Йорка.

— Да, — наконец, произнесла она. — Наверное, скажу.

— Вы уверены, что это разумно? — с сомнением спросил он.

— Я совсем не умею лгать, Джек.

— Вы меня поражаете! — насмешливо воскликнул Рэдли, повышая голос. — Я бы никогда не догадался!

— Прошу прощения? — вскинулась она.

— Сегодня вечером я наблюдал великолепный спектакль.

— А., это совсем другое. Это не считается.

Он засмеялся. Шарлотта была в ярости, но ей понравилась его реакция. Возможно, у Эмили все будет хорошо.

На следующее утро Шарлотта встала еще затемно; в семь часов она уже была у себя на кухне и жарила яичницу с беконом — свежие продукты были подарком от сестры.

— Эмили заболела? — Томас был явно обеспокоен, но Шарлотта знала, что если ее ответы окажутся неудовлетворительными, он может разозлиться. И прекрасно понимала, что сама выглядит возбужденной и довольной, чего не бывает после ночи, проведенной у постели больного.

— Томас… — Она долго об этом размышляла, украв у короткой ночи не меньше часа.

— Да? — осторожно спросил он.

— Эмили не больна, но очень одинока, а соблюдать траур просто невыносимо.

— Знаю, дорогая. — Теперь в его голосе проступило сострадание, и Шарлотта почувствовала себя виноватой.

— Поэтому я подумала, что нам нужно чем-нибудь заняться, — поспешно прибавила она и ткнула вилкой бекон, который негромко зашипел, распространяя восхитительный аромат.