Книга Клетчатая зебра, страница 69 – Дарья Донцова

– Лучшее средство от депрессивных мыслей – работать как можно больше, – приободрила я его. – Давай вернемся к делу. Значит, координаты гражданской жены Аника узнать невозможно?

– Говори ее фамилию, имя, отчество, год рождения, и дело в шляпе.

– Жанна, – бойко отрапортовала я.

– Дальше, – потребовал Овсянкин.

– Просто Жанна, – уже тише повторила я.

– Супер! Ты собираешься проверять всех Жанн в Москве?

– Есть ее мобильный! – осенило меня. – Записывай номер. При заключении контракта телефонная компания требует паспорт.

– Завтра около полудня, очевидно, я нарою инфу, – пообещал Овсянкин. – Теперь об Алене Фурыкиной.

Сон стал обнимать меня мягкими лапами, я зевнула.

– Говори!

– Алексей Фурыкин утверждал, что Алена основное действующее лицо. Дескать, она выискивала жертву, втиралась к ней в доверие, убивала и заставляла его прятать тела.

– На свете есть идиот, способный поверить в то, что десятилетняя девочка способна на такое? – хмыкнула я.

– Следователь разобрался. Алена ни при чем, она даже не подозревала, чем занимались родители. Это ее мать, Светлана Михайловна, переодевшись школьницей, помогала мужу-маньяку. Алене сменили метрику, ей дали другое имя – Вера Федорова, затем, выйдя замуж, она взяла фамилию мужа и стала Астаховой. Развелась и некоторое время назад снова сходила в загс, превратилась в Веру Савельеву. Эй, ты чего молчишь?

– Все нормально, – севшим голосом сказала я. – Вера Савельева имеет мужа, Андрея, врача, и дочь Ирину, школьницу. Так?

– Верно, – подтвердил Овсянкин. – Хочешь на десерт кусок шоколадного торта?

– Навряд ли ты сможешь меня удивить, – тихо ответила я.

– Записывай данные Светланы Михайловны Фурыкиной!

Меня обдало жаром.

– Она жива?

– Алексея Фурыкина расстреляли, а его супруга отсидела большой срок, от звонка до сирены, и сейчас она Попова, вернула себе девичью фамилию.

– Адрес! – закричала я. – Диктуй скорей!

– Сталелитейный проезд, дом семь, комната четыре, – отрапортовал Овсянкин. – Это общежитие завода по производству пластиковой посуды. Фурыкина-Попова работает там на складе, она упаковщица.

Я бросила взгляд на часы. Интересно, когда начинается смена? И позволят ли постороннему человеку пройти на склад? Боюсь, не смогу заснуть, промаюсь всю ночь, ожидая момента, когда будет можно помчаться в столь романтично названный Сталелитейным проезд.

Фабрика, где штамповали одноразовые чашки-тарелки-ложки, размещалась в новом мрачном здании из серого бетона и охранялась строже, чем завод по производству ракетного топлива. Все мои попытки проникнуть внутрь были пресечены хмурыми парнями в черной форме из частного охранного агентства. Накачанные юноши с каменным выражением на лицах повторяли:

– Посторонним вход запрещен.

Прикинуться оптовым покупателем было плохой идеей. Для торговцев, оказывается, имелся магазин, на склад закупщиков не пускали.

Поняв, что потерпела сокрушительное поражение, я села в машину и стала наблюдать за проходной. Когда народ пойдет со смены, порасспрашиваю местных теток и найду Светлану Михайловну Попову. Чтобы не заснуть, я включила радио и вытащила мобильный, сегодня день рождения Ники Пестовой, надо ее поздравить. Когда трубка оказалась в руке, я расстроилась, похоже, у меня начинаются проблемы с памятью, опять забыла включить сотовый. Неужели ко мне крадущимся шагом приближается склероз?

Не успел палец нажать на нужную кнопку, как раздались резкие звонки, и одновременно с ними мерное попискивание приходящих эсэмэсок.

– Фирсов, – заорали из трубки, – Фирсов.

– Что случилось, Иван Николаевич? – спросила я, не отрывая взора от дверей фабрики.

– Фирсов! – надрывался зануда.

– Васильева, – в тон ему отозвалась я, вовремя сообразив: преподаватель будет представляться, пока не услышит в ответ мою фамилию.

– Наконец-то! – выдохнул он. – Я звонил вам всю ночь.

Я мысленно перекрестилась. Хорошо, что всегда отключаю перед сном мобильный.

– Утка! – продолжал Фирсов в присущей ему манере. – Невероятно! Неописуемо!

– В каком смысле «неописуемо»? – деликатно осведомилась я. – В прямом или переносном? Ночной горшок не очень велик и весьма мил внешне.

– Я собираю уток! – заголосил Фирсов.

– Я привезла вам пакет в целости и сохранности.

– Уток! – талдычил Иван Николаевич. – Кря-кря! Фигурки птиц, а не то, о чем сказать стыдно! Заберите свою гадость назад!

– Спасибо, не хочу, – честно ответила я. – Побеседуйте с тем, кто отправил посылку.

Иван Николаевич начал что-то бубнить, но я быстро отсоединилась и выскочила из машины. Большая стрелка часов, висевших на фасаде здания, замерла на цифре «12», маленькая указывала на «2», из дверей повалили работники фабрики, в основном женщины, одетые в платья и вязаные кофты – сегодня на улице внезапно похолодало, народ предпочел утеплиться.

Первая схваченная мной за рукав тетка приветливо откликнулась:

– Светлана Попова? Не знаю ее. В каком цеху работает?

– Вроде на складе, – уточнила я.

– Катьк! А Катьк! – заорала собеседница.

Одна из баб остановилась.

– Чего тебе?

– Попову знаешь? Она у вас сидит.

– Светку? – спросила Катя.

– Да, – обрадовалась я. – Где ее найти?

– Чего искать… – хмыкнула Катя. – Вон пионерка чапает, в синих штанах. Левее позырь!

Я пошарила глазами по толпе и выделила из массы обрюзгших теток хрупкую фигурку подростка лет двенадцати, единственную, на ком были джинсы.

– Чего стоишь? – удивилась Катя. – Лови ее, а то в маршрутку сядет.

Я ринулась за школьницей, не понимая, какое отношение она имеет к Фурыкиной. Может, это ее внучка? Кто же разрешил несовершеннолетней работать на фабрике? Даже во время летних каникул нельзя принимать на службу тех, кому не исполнилось четырнадцать.