Книга Хороший немец, страница 105 – Джозеф Кэнон

— Рената.

— Дай сигарету — они подумают, что у тебя есть разрешение, — сказала она по-английски, присаживаясь.

— Будешь говорить по-английски?

— Немного, чтобы они ничего не заподозрили. Один из них понимает немецкий. Спасибо, — сказала она, переходя на немецкий, взяла зажигалку и затянулась. — Боже, лучше, чем еда. От этой привычки трудно отказаться. В камере не разрешают курить. Где твой блокнот?

— Он мне не нужен, — смутившись, сказал Джейк. Она что-то подозревает?

— Нет уж, пожалуйста, я хочу, чтобы ты все записывал. Он у тебя с собой?

Он достал блокнот из кармана и впервые заметил, как у нее трясется рука. Нервничает, хотя голос уверенный. Сигарета слегка дрожала, когда она поднесла ее к пепельнице.

Он повертел ручкой, не зная, с чего начать. Спросите, что она чувствовала, сказал Гюнтер, но что она может сказать? Сотня кивков, наблюдая, как людей загоняли в грузовики.

— Так трудно смотреть на меня?

Он неохотно поднял голову и посмотрел ей в глаза, все те же под неровной шапкой волос.

— Не знаю, как с тобой разговаривать, — сказал он просто.

Она кивнула:

— Самый отвратительный человек в мире. Понимаю — именно такую ты и видишь. Хуже не бывает.

— Я этого не говорил.

— Но ты и не смотришь. Хуже не бывает. Как она могла заниматься такими делами? Это первый вопрос?

— Если хочешь.

— Ответ знаешь? Занималась не она — занимался кто-то другой. Вот тут. — Она постучала пальцами по груди. — Их тут двое. Один — монстр. Другой — та, которую ты знал. Та же самая. Взгляни на нее. Сможешь? Хоть на момент. Они даже не знают, что такая есть, — сказала она, кивнув в сторону конвойных. — Но ты-то знаешь.

Джейк промолчал, ожидая.

— Прошу тебя, записывай что-нибудь. У нас немного времени. — Нервничая, она резко затянулась.

— Зачем ты хотела встретиться со мной?

— Потому что ты знаешь меня. А не ту вторую. Ты помнишь те дни? — Она оторвала взгляд от пепельницы. — Однажды ты хотел со мной переспать. Только не отрицай. И знаешь, я бы сказала да. В те дни американцы были для нас такими блистательными. Как актеры в кино. Все хотели уехать туда. И я бы сказала да. Интересно, как все оборачивается в жизни.

Джейк в смятении посмотрел на нее; голос дрожал, как рука, резкий и в то же время интимный, полный отчаянной энергии человека, который явно не в себе.

Он перевел взгляд на блокнот, пытаясь взять себя в руки.

— Ты этого хочешь? Поговорить о старых временах?

— Да, немного, — сказала она по-английски. — Пожалуйста. Для них это важно. — Ее глаза снова посмотрели на конвоиров, затем опять вернулись к нему, пристальные, не сумасшедшие. Девчонка, которой все сходит с рук. — Итак, — сказала она уже по-немецки, — что стало с остальными? Ты знаешь?

Когда он, все еще в замешательстве, не ответил, она потянулась и коснулась его руки.

— Расскажи мне.

— Хэл вернулся в Штаты, — начал он, смущаясь смотреть на нее. — По крайней мере, собирался, когда я виделся с ним в последний раз. — Она кивнула, побуждая его говорить дальше. — Ханнелору помнишь? Она здесь, в Берлине. Я видел ее. Похудела. Сохранила его квартиру. — Легкий треп об общих знакомых. Что в нем понимали конвоиры, стоящие под портретом Сталина?

Рената кивнула и взяла еще одну сигарету.

— Они были любовниками.

— По ее словам. Я даже не догадывался.

— Ну, я была репортером получше.

— Самым лучшим, — чуть улыбнулся он, невольно возвращаясь вместе с ней в прошлое. — От тебя ничего не ускользало. — Смутившись, он замолчал, вспомнив, где находится.

— Нет. Это талант, — сказала она, отводя взгляд. — А ты? Ты-то как?

— Пишу для журналов.

— На радио уже не работаешь. А у тебя такой прекрасный голос.

— Рената, нам нужно…

— А Лина? — спросила она, не обращая внимания па его слова. — Она жива?

Джейк кивнул:

— Она здесь. Со мной.

Ее лицо смягчилось.

— Рада за вас. Столько лет. Ушла от мужа?

— Уйдет, когда его найдут. Он пропал без вести.

— Когда кто найдет?

— Американцы хотят, чтобы он работал на них — ученый. Очень ценное достояние.

— Неужели? — заинтригованно спросила она. — Всегда такой незаметный. Кто бы подумал. — Она опять взглянула на него. — Так что все живы и здоровы.

— Правда, я ничего не слышал о Няне Вендте.

— Няня Вендт, — произнесла она отрешенно и мечтательно. — Я обычно вспоминала всех вас. Из того времени. Знаешь, я была счастлива. Я любила работу. Ты научил меня этому. Немец бы этого не сделал, по крайней мере, в то время. Какую-то внештатницу. Я иногда задавалась вопросом, почему ты это делал. Вроде не еврей. Тебя же могли арестовать.

— Наверно, был слишком туп, чтобы осторожничать.

— Когда я увидела тебя в суде… — Она опустила голову, голос едва слышен. — Теперь и он знает, подумала я. Теперь он будет видеть только ее. — Она постучала пальцами по правой стороне груди. — Грайфера.

— Но ты, тем не менее, попросила встречи со мной.

— Больше никого нет. Однажды ты мне помог. Помнишь, кем я была.

Джейк неловко заерзал на стуле:

— Рената, сейчас я не могу помочь тебе. Я к суду не имею отношения.

— Да нет, — сказала она, помахав сигаретой. — Я не об этом. Я знаю, меня повесят. Я умру, — сказал она легкомысленно.

— Никто тебя не повесит.

— Какая разница? Ну, отправят на восток. А оттуда никто не возвращается. Всегда на восток. Сначала нацисты, теперь эти. И никто не возвращается. Я тогда наблюдала, как их отправляют. Я знаю.

— Ты же сказала, что не знала.

— Знала, — промолвила она, снова постучав по груди, а потом показала на другую сторону. — Она не знала. Не хотела знать. А как еще выполнять работу? Каждую неделю, новые лица. Как бы ты это делал, если б знал? Спустя некоторое время она могла выполнить все, что угодно. Никаких слез. Работа. Все, что там было сказано, — правда. Обувь, кафе «Хайль», все. И рабочие лагеря, она и об этом думала. А как бы еще она могла работать? Вот что случилось с ней.

Джейк посмотрел на нее и кивнул на ее настоящую сторону.

— А что случилось с ней?

— Да, — сказала она устало, — ты пришел за этим. Давай, пиши. — Она выпрямилась, кинув взгляд на конвоиров. — С чего начнем? С момента, как ты уехал? Виза так и не пришла. Двадцать шесть марок. Свидетельство о рождении, четыре фото на паспорт и двадцать шесть марок. Всего-навсего. Не считая того, что кто-то должен был прислать тебе вызов, а евреев и так уже было слишком много. Даже несмотря на мой английский. Я еще не забыла его. Видишь? — сказала она, переходя на него. — Неплохое произношение. Поговори немного — они подумают, что я перед тобой хвастаюсь. Чтобы они привыкли.