Онлайн книга «Пелагия и черный монах»
Побуждаемая самолюбием, в душе шевельнулась отвага. Теперь нужно было ее бережно, как трепещущий на ветру огонек, распалить, не дать угаснуть. – Ну-те-с, ну-те-с, – протянул Бердичевский, ускоряя шаг. Перед криво заколоченной дверью все же остановился и мелко, чтоб сзади не было видно, перекрестился. Раздеваться догола, конечно, нелепость, решил Матвей Бенционович. Все равно формулу из средневекового трактата он толком не помнил. Ну да ничего, как-нибудь обойдется и без формулы. Дотронуться до нацарапанного на стекле креста и сказать что-то такое про уговор архангела Гавриила с Лукавым. Иди сюда, дух святой, – так, кажется. А если начнутся неприятности, нужно поскорей крикнуть по-латыни, что веруешь в Господа, и всё отличным образом устроится. Ерничанье прибавило следователю храбрости. Он взялся за край двери, напрягся что было сил и потянул на себя. Можно было, оказывается, и не напрягаться – створка подалась легко. Ступая по скрипучему полу, Матвей Бенционович попытался определить, где окно. Замер в нерешительности, но в это время месяц, на короткое время спрятавшийся за тучку, снова озарил небосвод, и слева высветился серебристый квадрат. Следователь повернул шею, подавился судорожным вскриком. Там кто-то стоял! Недвижный, черный, в остроконечном куколе! Нет, нет, нет, – замотал головой Бердичевский, чтобы отогнать видение. Словно не выдержав тряски, голова вдруг взорвалась невыносимой болью, пронзившей и череп, и самое мозг. Потрясенное сознание покинуло Матвея Бенционовича, он больше ничего не видел и не слышал. Потом, неизвестно через сколько времени, чувства вернулись к несчастному следователю, однако не все – зрение возвращаться так и не пожелало. Глаза Бердичевского были открыты, но ничего не видели. Он прислушался. Услышал частый-частый стук собственного сердца, даже хлопанье ресниц – вот какая стояла тишина. Втянул носом запах пыли и стружек. Болела голова, затекло тело – значит, жив. Но где он? В избушке? Нет. Там было темно, но не так, не абсолютно темно – будто в гробу. Матвей Бенционович хотел приподняться – ударился лбом. Пошевелил руками – локтям было не раздвинуться. Согнул колени – тоже уперлись в твердое. Тут товарищ прокурора понял, что он и в самом деле лежит в заколоченном гробу, и закричал. Сначала не очень громко, как бы еще не утратив надежды: – А-а! А-а-а! Потом во все легкие: – А-а-а-а!!!! Выкрикнув весь воздух, захлебнулся рыданием. Мозг, приученный к логическому мышлению, воспользовался краткой передышкой и раскрыл Бердичевскому одну загадку – увы, слишком поздно. Так вот почему Лагранж стрелялся левой рукой, снизу вверх! Иначе ему в гробу револьвер было не вывернуть. Кое-как вытянул свой длинноствольный “смит-вессон”, пристроил к сердцу, да и выпалил. О, какая лютая зависть к покойному полицмейстеру охватила Матвея Бенционовича! Каким облегчением, каким невероятным счастьем было бы иметь под рукой револьвер! Одно нажатие спуска, и кошмару конец, во веки веков. Глотая слезы, Бердичевский бормотал: “Маша, Машенька, прости… Я снова тебя предал, и еще хуже, чем там, на дороге! Я бросаю тебя, бросаю одну…” А мозг продолжал свою работу, теперь уже никому не нужную. Вот и с Ленточкиным понятно. То-то он после гроба никаких крыш и стен не выносит – вообще никакого стеснения для тела. Рыдания оборвались сами собой – это Бердичевский дошел до следующего открытия. Но Ленточкин каким-то образом из гроба выбрался! Пусть сумасшедший, но живой! Значит, надежда есть! Молитва! Как можно было забыть про молитву! Однако латынь, казалось, твердо вызубренная за годы учебы в гимназии и университете, от ужаса вся стерлась из памяти погибающего Матвея Бенционовича. Он даже не мог вспомнить, как по-латыни “Господи”! И духовный сын владыки Митрофания заорал по-русски: – Верую, Господи, верую!!! Забился в деревянном ящике, уперся в крышку лбом, руками, коленями – и свершилось чудо. Верхняя часть гроба с треском отлетела в сторону, Бердичевский сел, хватая ртом воздух, огляделся по сторонам. Увидел все ту же избушку, после кромешной тьмы показавшуюся необычайно светлой, разглядел в углу и печку, и даже ухват. И окно было на месте, только страшный силуэт из него исчез. Приговаривая “Верую, Господи, верую”, Бердичевский перелез через бортик, грохнулся на пол – оказалось, что гроб стоял на столе. Не обращая внимания на боль во всем теле, задвигал локтями и коленями, проворно пополз к двери. Перевалился через порог, вскочил, захромал к речке. – Лев! Николаевич! На помощь! Спасите! – хрипло вопил товарищ прокурора, боясь оглянуться – что, если сзади несется над землей черный, в остром колпаке? – Помогите! Я сейчас упаду! Вот и мостик, вот и ограда. Лев Николаевич обещал ждать здесь. Бердичевский метнулся вправо, влево – никого. Этого просто не могло быть! Не такой человек Лев Николаевич, чтобы взять и уйти! – Где вы? – простонал Матвей Бенционович. – Мне плохо, мне страшно! Когда от стены часовни бесшумно отделилась темная фигура, измученный следователь взвизгнул, вообразив, что кошмарный преследователь обогнал его и поджидает спереди. Но нет, судя по контуру, это был Лев Николаевич. Всхлипывая, Бердичевский бросился к нему. – Слава… Слава Богу! Верую, Господи, верую! Что же вы не отзывались? Я уж думал… Он приблизился к своему соратнику и забормотал: – Я… Я не знаю, что это было, но это было ужасно… Кажется, я схожу с ума! Лев Николаевич, милый, что же это? Что со мной? Здесь молчавший повернул лицо к лунному свету, и Бердичевский растерянно умолк. В облике Льва Николаевича произошла странная метаморфоза. Сохранив все свои черты, это лицо неуловимо, но в то же время совершенно явственно переменилось. Взгляд из мягкого, ласкового, стал сверкающим и грозным, губы кривились в жестокой насмешке, плечи распрямились, лоб пересекла резкая, как след кинжала, морщина. |