Онлайн книга «Пелагия и черный монах»
Ученый рассмотрел архиерея, склонив голову набок. Потом вдруг вскочил на стул и сдернул с лампы красную тряпку – освещение в комнате стало обыкновенным. Даже стоя на стуле, Лямпе был ненамного выше величественного епископа. Странный человек полез в карман блузы, достал большие очки с фиолетовыми стеклами, водрузил их на нос и снова затеял осматривать преосвященного, теперь еще обстоятельней. – Ах, ах, – закудахтал он, – сколько голубого! И оранжевый, оранжевый! Столько никогда! Сдернул очки, уставился на Митрофания с восхищением. – Чудесный спектр! Ах, если бы раньше! Вы сможете! Скажите им! Они такие! Даже этот! – показал ученый на Доната Саввича. – Я ему, а он иглой! Остальные хуже! Малиновые, все малиновые! Ведь нужно что-то! И срочно! Ее не остановишь! Владыка, хмурясь, подождал, пока Лямпе утихнет. – Не юродствуйте. Мне всё известно. Это ваше? И пальцем Бердичевскому: дай-ка. Товарищ прокурора, пристроившийся под лампой читать послание Пелагии, вынул из сумки рясу, сапоги, фонарь, после чего снова уткнулся в листки. Казалось, допрос его совершенно не занимает. При виде неопровержимого доказательства Лямпе заморгал, зашмыгал носом – в общем, сконфузился, но меньше, чем раньше, когда доктор уличил его в воровстве. – Моё, да. А как? Ведь никто! Придумал. Раз малиновые. Пусть не понимают, лишь бы не совались. Жалко. – Зачем вы разыгрывали этот кощунственный спектакль? – повысил голос епископ. – Зачем пугали людей? Лямпе прижал руки к груди, затараторил еще чаще. Видно было, что он изо всех сил пытается объяснить нечто очень для него важное и никак не возьмет в толк, почему его отказываются понять: – Ах, ну я же! Малиновые, непробиваемые! Я пробовал! Я тому, безлицему! Он ни слова! Я ему! – снова показал он на Коровина. – А он меня колоть! Дрянью! Потом два дня голова! Не слышат! Глас! В пустыне! – Это он про усыпляющий укол, который я был вынужден ему назначить, – пояснил доктор. – Какая злопамятность, ведь уже месяца три прошло. Очень он тогда перевозбудился. Пуще, чем сейчас. Ничего, сутки поспал, стал спокойнее. Совал мне тетрадку, чтоб я прочел его записи. Где там – сплошные формулы. И на полях вкривь и вкось, с тысячей восклицательных знаков, про “эманацию смерти”. – Это чтоб яснее! – в отчаянии закричал Лямпе, брызгая слюной. – Надо по-другому. Я думал! Дело не в смерти! Ничем не остановишь, вот что. Может, “пенетрация”? Потому что через всё! Но “пенетрирующая эманация” не выговоришь! – Так вы, стало быть, не отрицаете, что наряжались Василиском, ходили по воде и светили из-за спины своим хитроумным фонарем? – перебил его владыка. – Да, суеверием по суеверию. Раз не слышат. О, я очень хитрый. – И бакенщику в окно грозили, гвоздем по стеклу скребли? А после в избушке напали на Ленточкина, на Лагранжа, на Матвея Бенционовича? – Какая избушка? – пробормотал Сергей Николаевич. – Гвоздем по стеклу – бр-р-р, гадость! – Он передернулся. – К черту избушку! Про главное! Остальное чушь! – И в окно Матвею Бенционовичу не стучали, встав на ходули? Физик удивился: – Зачем ходули? А стучать? Товарищ прокурора, дочитавший письмо, негромко сказал: – Владыко, это не мог быть Сергей Николаевич. Она ошибается. Посудите сами. Сергей Николаевич знал, что в ту ночь меня перевели со второго этажа на первый. Зачем бы ему понадобились ходули? Нет, это был кто-то другой. Некто, не осведомленный о том, что я переместился в спальню первого этажа. Кажется, способность к логическому размышлению у Бердичевского восстановилась, и это преосвященного порадовало. Но тогда получается… – Так был еще один Василиск? – Архиерей затряс головой, чтоб лучше думала. – Драчливый? Который ударил Пелагию, а перед тем таким же манером нападал на вас, Алешу и Лагранжа? Нелепица какая-то! Матвей Бенционович осторожно заметил: – К выводам я пока не готов. Однако взгляните на Сергея Николаевича. Разве у него достало бы силы поднять бесчувственное тело и переложить в гроб, стоящий на столе? Алексея Степановича еще куда ни шло, хотя тоже сомнительно, но уж меня-то определенно не поднял бы. Я ведь тяжелокостный, за пять пудов. Митрофаний посмотрел на Бердичевского, как бы взвешивая, потом на худосочного физика. Вздохнул. – Ну хорошо, господин Лямпе. А где же вы были той ночью? Ну, когда Матвея Бенционовича положили к вам в спальню? – Как где? Здесь. – Ученый обвел рукой стены подвала, после чего потыкал пальцем на приборы. – Всё главное сюда. Все-таки каменные. Я – ладно, я исследователь. А ему (Лямпе кивнул на Бердичевского) не нужно. Опасно. – Да что опасно-то? – воскликнул напряженно вслушивавшийся в бред владыка. – О какой опасности вы все время толкуете? Лямпе умолк, косясь на доктора и нервно облизывая губы. – Слово? – тихо спросил он преосвященного. – Какое слово? – Чести. Не перебивать. И не колоть. – Слово. Перебивать не стану и уколы делать не позволю. Говорите, только медленно. Не волнуйтесь. Но Сергею Николаевичу этого было мало. – На этом, – показал он на грудь преосвященного, и тот, кажется, понемногу приучившийся понимать странную речь коротышки, поцеловал панагию. Тогда Лямпе удовлетворенно кивнул и начал, изо всех сил стараясь говорить как можно яснее. – Эманация. Пенетрационные лучи. Мое название. Маша хочет по-другому. Но мне больше так. – Опять лучи! – простонал Донат Саввич. – Нет, господа, вы как хотите, а я крест не целовал, так что пойдемте-ка, коллега, на свежий воздух. Оба эскулапа вышли из подвала, и Сергей Николаевич сразу стал спокойнее. |