Онлайн книга «Влюбленный Дед Мороз»
|
За столом сидели веселые, раскрасневшиеся, полные свежих впечатлений гости и держали в руках бокалы с шампанским. Во главе стола сидел Александр Васильевич. По правую руку от него расположился стажер, изображавший в спектакле короля Людовика XIII, и беспрерывно что-то шептал ему на ухо. Место по его левую руку было свободно. Лилия, сузив глаза, как настороженная кошка, подошла и скромно присела на краешек стула. Часы все еще продолжали бить. С последним ударом раздались крики «ура!», в воздух полетели серпантин и конфетти, загремели хлопушки. В руках у Лилии также оказался бокал с шампанским, и она почувствовала, что ее поднимают на ноги. — С Новым годом, Лилия! — Александр Васильевич коснулся своим бокалом ее бокала. Хотя это прикосновение было совсем легким, почти неощутимым, над столом поплыл мощный и радостный перезвон. — Ура! И еще раз — ура! С Новым годом! С новым счастьем! — Здоровье нашего хозяина! — провозгласил стажер, изображавший д’Артаньяна, и подкрутил воображаемый ус. — И нашей хозяйки! — хором отозвались Ирочка и Маришка и полезли к Лилии целоваться. — Ой, Лилия Бенедиктовна, мы вам так благодарны! — Это просто сказка! — Никогда не думала, что такое возможно, — признала подошедшая Лиза Мышкина, — еще немного, и я начну верить в чудеса… Лилия ласково кивнула и чокнулась с ней. Олеся не в силах оторваться от своего кавалера, который весьма терпеливо и тактично сносил ее приставания, округлила глаза и послала Лилии воздушный поцелуй. Свободная рука Лилии ощутила горячее и искреннее пожатие. — Пусть все, что вы для нас сделали, вернется к вам! — прошептала Катя, взмахнув ресницами в сторону Александра Васильевича. — Мы все от души желаем вам этого! «Ах, если бы так и было», — подумала Лилия, опускаясь на стул. «Плохо мое дело», — подумала она. Я всегда иронически улыбалась, когда мне говорили что-то вроде «люблю, жить без него не могу». А вот теперь, похоже, это случилось со мной. Нет, конечно, я смогу без него жить… Не умирать же мне, в самом деле, из-за мужчины! Возможно, я и сошла с ума, но не до такой же степени! Вот только что это будет за жизнь? Три года я жила надеждой на встречу. Да. Жила. Именно этой надеждой. Что уж теперь-то себя обманывать… И вот когда мы наконец встретились, я сама, собственными руками отдала единственную для меня возможность быть с ним рядом… Пусть ненадолго, пусть хотя бы на некоторое время. На неделю. На день. На час. Пора, пора сказать себе правду. Мне пятьдесят лет. Я вешу девяносто килограмм. У меня крашеные черные волосы. Впрочем, я и в двадцать лет была далеко не Марлен Дитрих. На что же я могла бы рассчитывать теперь, кроме как на чудо? И не дура ли я после этого? «Бабы — дуры не потому, что дуры, а потому что бабы», — вспомнила она древний мужской афоризм. * * * Было совершенно невозможно, чтобы Александр Васильевич, поздравлявший в этот момент гостей, угадал ее мысли. И все же он, повернувшись к ней и глядя на нее своими яркими, невообразимой красоты и синевы глазами, тихо спросил: — Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек? — Нет, — с силой ответила Маргарита… то есть Лилия, — я знаю, что с вами можно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленный человек. Я попросила вас об этом только потому, что имела неосторожность подать им надежду… Они ждут, они верят в мою силу. И если они останутся обманутыми, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло… — А, — сказал Александр Васильевич. — Тогда понятно. * * * Петров сидел на кушетке и смотрел на стоявшую перед ним со скрещенными на груди руками Нину. У его мокрых от снега ботинок по полу растекалась грязная лужица. Чистюля и аккуратистка Нина недовольно поморщилась. — Иди сними уличную обувь, — приказала она. Петров, несказанно довольный тем, что она первая заговорила с ним и даже назвала его на «ты», тут же на цыпочках побежал в прихожую. Но, прежде чем снять ботинки, хлопнул себя по лбу, выбежал на улицу и подобрал валяющуюся на снегу коробку. — Мне не нужны от тебя никакие подарки! — сразу заявила Нина, когда он с коробкой протиснулся в кабинет. — А это, Ниночка, сыну, — смиренно возразил Петров. — Сыну Дмитрию. Дмитрию Владимировичу. — И ему тоже ничего не нужно! — отрезала Нина. — И вообще не понимаю, зачем ты сюда явился? — Это конструктор «Лего», самый дорогой и самый лучший… Я отдал за него ползарплаты! — А мне все равно! — Ниночка, послушай меня… я же ни о чем не знал! Нина презрительно дернула плечиком и повернулась к двери. Петров вскочил. — Нет уж, постой! Не для того я пробился через все… разные там… ну, в общем, препятствия, чтобы ты сейчас отказалась меня слушать! Я четырнадцать лет… я помнил… я думал! Нина остановилась. — Я даже не знал, что ты теперь живешь в Питере… Твой отец сказал, что ты уехала очень далеко. В другую страну. На другой континент. Улетела на другую планету. И не сказал, что ты родила ребенка. А письма, письма мои из армии — разве ты их не получала? Нина отрицательно покачала головой. Петров подошел ближе и взял ее за руку. Нина отвернулась, но руки своей не отняла. — Но ты веришь, что я тебе писал? После долгой, мучительно долгой для Петрова паузы Нина кивнула. — И что я все эти годы помнил о тебе? — Ах, — сказала Нина, не глядя на него, — помнил, не помнил — какая теперь разница? Слишком много времени прошло. Я почти забыла тебя. А Митька о тебе и вовсе ничего не знает. — Как это — какая разница? — горячо возразил Петров, взяв ее за другую руку. — Я же люблю тебя! Мало ли что произошло за эти годы…Ты для меня — единственная женщина! А Митьке нужен отец! И снова Нина молчала. Долго, очень долго. Потом высвободила свои руки и, впервые за время разговора взглянув Петрову прямо в глаза, сказала: — Нет. — Тогда я поселюсь на твоей лестничной площадке и буду жить там, пока ты меня не простишь, — упрямо заявил Петров. * * * Олег сидел за столом рядом с Катей в каком-то дурмане. Ему казалось странным, что она может сейчас шутить, улыбаться, разговаривать с другими людьми и даже с аппетитом уплетать селедку под шубой. Чувство, впервые в жизни открывшееся ему, должно было, по его мнению, немедленно и сразу преобразить всю окружающую действительность. По крайней мере, убрать из нее все обыденное. |