Онлайн книга «Распутник»
Пенелопа это знала. Ее муж тоже мог быть весьма сладкоречивым. Улыбка Уорт сделалась печальной. — Борн наткнулся на нас. Она провела пальцем по позолоченной раме большой картины, висевшей на стене. Пенелопа произнесла: — Он пришел в бешенство. Инстинктивно чувствуя, что ее муж, несмотря на все свои недостатки, никогда не потерпел бы подобного поведения. — Он едва не убил этого мужчину. — Пенелопа почувствовала прилив гордости, а Уорт продолжала: — Несмотря на всю свою мрачность... на весь свой эгоизм... он хороший человек. — Она отступила назад и оценивающим взглядом окинула наряд Пенелопы. — Если вы собираетесь попасть в «Ангел», придется воспользоваться входом для владельцев. Это единственная возможность оказаться на главном этаже. А если хотите спрятать лицо, вам нужен плащ с большим капюшоном. Об этом Пенелопа не подумала. Она пересекла комнату и вышла в тускло освещенный коридор. — Спасибо. — Он придет в бешенство, когда увидит вас там, — добавила Уорт. — И моя записка только ухудшит положение. — Она помолчала. — Я о ней сожалею. К этому времени они уже спустились с лестницы. Пенелопа резко взглянула на Уорт. — Я запишу за вами должок, но воспользуюсь им не сегодня. Сегодня я просто скажу вам, что ваше послание было неполным и остальное я намерена доставить лично. «Дорогой М.! Опять настал мой день рождения и на этот раз куда более хлопотный, чем все предыдущие. Мама готова дать мой дебютный бал, а я буду упитанным тельцом на заклание (не самая приятная метафора, правда?). Как бы там ни было, она уже строит планы на март, представляешь? Я уверена, что не переживу эту зиму. Пообещай, что ты приедешь на злосчастное событие... я понимаю, что в двадцать лет ты еще слишком молод, чтобы посещать балы или интересоваться сезоном, но мне будет очень приятно увидеть дружеское лицо. Всегда П. Нидэм-Мэнор, август 1820 года». Ответа нет. — Ты должен быть дома со своей женой. Борн, стоявший на своем месте у окна и наблюдавший за игорным залом «Падшего ангела», даже не обернулся. — Моя жена благополучно лежит в своей постели и спит. Он знал, как это выглядит — Пенелопа в своей строгой белоснежной ночной рубашке, закутавшись в одеяла, свернулась калачиком на боку. Ее белокурые волосы волнами разметались по подушке, во сне она сладко вздыхает, искушая его даже в воображении. Или, того лучше, она сейчас в его постели, на меховом покрывале, сладострастно ждет, когда он ее обнаружит. Дни с тех пор, как она потребовала больше к ней не прикасаться, тянулись бесконечно. Вечер у Тоттенхема начался с единственной, легко достижимой цели — пустить в обществе слух о фальшивой любви между Борном и Пенелопой. Но потом, в этом гадюшнике — столовой Тоттенхема, она вдруг с такой силой начала поддерживать его рассказ, изображать любовь и преданность и защищать его в только ей присущей безупречной, изысканной манере. И сколько бы Борн ни убеждал себя, что пошел за ней только ради того, чтобы еще сильнее убедить гостей Тоттенхема в своей увлеченности женой, в глубине души он знал, что это неправда. О гостях он не думал вообще, а его увлеченность не имела ничего общего с жульничеством. Ему было просто необходимо прикоснуться к ней. Побыть рядом. И когда он ее поцеловал, то окончательно утратил власть над собой — он задыхался, прижимая ее к себе, мечтал оказаться где угодно, только не в этом коридоре, в этом доме, с этими людьми. Ему хотелось убить Тоттенхема за то, что тот помешал, но один Бог знает, что могло бы случиться, не подойди к ним виконт, потому что Борн на полном серьезе собирайся задрать юбки жены, опуститься на колени и показать ей, куда их обоих может увлечь наслаждение. И тут виконт кашлянул, прочищая свое горло и голову Борна. А Пенелопа застыла в его объятиях, как статуя, и он понял, что в эту минуту она поверила в худшее в нем. Поверила, что он сфабриковал страсть ради Тоттенхема... да так оно и было, просто Борн не ожидал в тот момент, что все зайдет так далеко. И он ни за что не признается ей, что потерял голову так же, как и она. Поэтому он рассказал ей правду о соглашении, заведомо зная, что ранит ее. Зная, что она возненавидит его за обман. И когда она провозгласила — с королевской грацией, — что он не смеет больше прикасаться к ней, он понял, что так лучше для них обоих. Даже если он ни о чем больше так не мечтал, как увезти се домой и заставить отказаться от своих слов. Чейз попытался снова: — После возвращения ты проводишь тут каждую ночь. — Почему это тебя так волнует? — Я знаю женщин. И знаю, что им не нравится, когда их игнорируют. Борн не ответил. — Я слышат, ты закидываешь удочку, чтобы одна из девиц Марбери стала леди Тоттенхем? Борн прищурился. — Слышал? Чейз пожат плечом и ухмыльнулся: — У меня есть свои источники. Борн снова повернулся к окну, рассматривая далеко внизу Тоттенхема у стола для игры в пикет. — Незамужние девицы Марбери только сегодня прибыли в город. Это дает мне несколько дней, чтобы закрепить интерес виконта. — Значит, обед прошел успешно? — Я жду просто горы приглашений. Чейз расхохотался. — Ты хоть понимаешь, что клуб принес тебе столько денег, сколько ты не сможешь потратить за всю жизнь, и что нет никаких причин самоутверждаться, добиваясь отмщения? — Дело не в деньгах. — Тогда в чем — в титуле? В том, как он его обесценил? — Да плевать мне на титул. — Вот уж нет. Ты такой же, как любой другой пэр, — поглощен магической властью титула, даже если и отрицаешь это. — Чейз помолчал. — Не то чтобы теперь это имело какое-то значение. Ты женился на девице и надежно встал на путь отмщения. И какие теперь у тебя планы? — У меня нет никаких планов. Я сделаю то, что необходимо для уничтожения Лэнгфорда, а затем вернусь к своей жизни. — Без нее? — Без нее. Но он ее хочет. Впрочем, он и раньше обходился без того, чего хотел. И выжил. — А как ты собираешься объяснить это леди? — Я не нужен ей для того, чтобы вести ту жизнь, которая ей нравится. Она может жить там, где пожелает, и так, как пожелает, — на моей земле с моими деньгами. Я буду только счастлив отдать ей все это. Он говорил это и раньше, причем не раз, но верить в это становилось все труднее. |