Книга Дочь пирата, страница 75 – Гэлен Фоули

— Тогда между нами все кончено. — Плечи Серафины поникли. — Ты меня не любишь. Какой же я была глупой! Наивной доверчивой дурочкой.

— Я тебя не люблю?!

— Не любишь. Ты не хотел этого брака. Я тебя к нему принудила, потому что считала, будто смогу сделать тебя счастливым. Но ты не хочешь открыть мне свою душу, не хочешь быть честным. Ты просто манипулируешь мной и лжешь не переставая. У тебя характер сильнее моего, ты сообразительнее меня и при каждом удобном случае разбиваешь мне сердце. Так что езжай, делай то, что должен делать. Ты никогда меня не полюбишь, Дариус. Я сдаюсь. — Она опустилась на ступеньку и уронила лицо в ладони.

Дариус молча смотрел на нее, борясь с гневом.

— Значит, я не люблю тебя? — тихо переспросил он.

— Ты однажды сказал, что любишь, но, должно быть, и это было ложью.

— Нет, любимая, это ты мне врала, утверждая, что любишь.

— О чем ты говоришь?

Злость поднялась в нем волной. Сверля жену яростным взглядом, Дариус подошел ближе.

— В первую ночь, когда мы занимались любовью. Ты тогда сказала, что любишь меня. Меня! И я поверил тебе. — Он ударил себя в грудь кулаком. — Но едва ты узнала, что в Милане я потерпел неудачу, как правда вышла наружу. Это ведь так?! — Серафина посмотрела на него с ужасом. — Ты выставила меня за дверь. Ты отдалась мне лишь потому, что считала великим героем! Ты хотела иметь собственного победителя драконов, так? Что ж, я пытался стать таким, какого ты желала, но промахнулся. Это был чертовски трудный выстрел. Но для моей принцессы эти мелочи значения не имели. Я проиграл, не смог осуществить твою фантазию. Тебе было наплевать на меня, Серафина. Оно и понятно. Я тебя не виню. Кто бы мог принять меня с любовью? Я ведь знаю, что собой представляю!

— И что же? — прошептала Серафина, не сводя с него глаз и все больше бледнея.

— Хочешь знать? Хочешь знать правду о своем рыцаре, Серафина? — осведомился он с горечью. — Сможешь ли ты ее понять? Не думаю, моя избалованная, защищенная от всего принцесса. — Боль, невыносимая, обжигающая, сочилась словно из самых темных глубин его существа.

— Расскажи мне.

— Хочешь знать? Хочешь знать, что чувствуешь, когда с двух лет мать постоянно тебя бросает и плевать хочет на то, что с тобой произойдет. Что чувствуешь, когда она потом не возвращается совсем? Хочешь знать, каково это, когда отец четыре года не дает тебе новой одежды, чтобы другие дети не говорили с тобой, а лишь бросали в тебя камнями и обзывали грязным оборвышем, поскольку, по его словам, ты не заслуживаешь того, чтобы иметь друзей? — Слова срывались с уст Дариуса, злые и режущие, как нож убийцы, ядовитые, как отрава. Он погибал в пламени гнева. — А как насчет того, что тебя, десятилетнего, выбрасывают на улицу? Я могу рассказать тебе об этом. Тебя еще не тошнит от отвращения? Но ведь я еще не закончил, принцесса. Самое главное еще впереди. Потому что именно тогда начинаются уличные драки на выживание… за пищу из помоек. Когда ты корчишься, умирая в грязном углу, оттого что съел какую-то полусгнившую дрянь. И ты проглатываешь свою гордость и отправляешься в дом призрения за милостыней, но оставаться там не можешь, потому что один из монахов не перестает тебя щупать… А потом ты догадываешься, что, пожалуй, только на это и годен… Так, черт побери, в чем же Дело? Ты следишь за моим рассказом, Серафина? Понимаешь, о чем я говорю?

Она зажала ладошкой рот и залилась слезами.

— Итак, тебе тринадцать лет, и ты повидал такое, что хватит на три жизни и еще останется. Ты очерствел и понял, что лгать необходимо, и выживаешь только потому, что превосходно лжешь. Тебе все равно, что делать и что говорить. Ты никому не позволяешь себя растрогать. Ты запрещаешь себе нуждаться в ком-либо и никому не веришь, даже ангелу, которого послал Господь, чтобы тебя спасти.

Серафина плакала навзрыд, обхватив голову руками.

— Я опустошен, Серафина. — Грудь Дариуса тяжко вздымалась. — Я — ничто, и мне нечего тебе дать.

Воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь ее рыданиями.

— Ну, теперь ты знаешь правду. Рада этому? Принцесса плакала так, словно сердце ее разрывалось.

— Я не надеюсь застать тебя здесь, когда вернусь… Жена… — горько добавил Дариус, направляясь к двери.

И услышал ее тихую мольбу:

— Не уходи.

Он оглянулся, обжег Серафину свирепым взглядом. Ему казалось, что он стоит перед ней голый.

Принцесса встала и пошла вниз по ступенькам, как ребенок. Серафина спускалась так неуверенно, что Дариус испугался, как бы она не упала. Поэтому он пошел к ней. Серафина села посреди лестницы и прислонилась к перилам.

Дариус присел перед ней на корточки, настороженный, измученный, и она посмотрела на него. Ему показалось, что жена боится его. Но она обняла его так крепко, словно не хотела никогда отпускать. Прильнув к Дариусу, Серафина положила голову ему на плечо и продолжала тихо плакать.

— Не покидай меня, — прошептала она.

Дариус закрыл глаза. Тепло ее рук было чудесным. Он вдыхал ванильно-лимонный аромат ее волос…

— Ты — единственное чистое существо в моей жизни, Серафина. Все, чего я хотел, это оградить высокой стеной твой маленький сад, чтобы ты была в нем счастлива и безмятежна. Устроить небольшой рай… только для тебя.

Принцесса слегка отклонилась назад и уставилась на него с мукой и грустью. Неуверенная улыбка появилась на ее дрожащих губах, и он понял, что должен делать. Союз с этой девушкой? Брак с этим ангелом, королевским отпрыском? Откуда в нем эта спесь, позволившая ему возмечтать, будто он достоин ее? Сердце Дариуса рухнуло в бездонную пропасть. Оставалось только одно решение.

— Серафина, то, что я всю жизнь защищал тебя, — единственная заслуга, которой я горжусь, оглядываясь назад. Я делал ради тебя все, на что был способен. По крайней мере пытался. Но посмотри, что я творю с тобой сейчас! Ты никогда не должна была плакать, Стрекозка. Тебе не следовало меня любить…

Она ухватилась за его рубашку, в фиалковых глазах вспыхнула злость.

— Но такова твоя натура, — ласково продолжал он, гладя ее волосы, — полная любви, жизнерадостная и щедрая. Таков мой ангел. Как счастлив я был, наблюдая за тем, как ты росла… участвуя в твоей жизни. Мне не следовало тянуться к тебе, зная, кто я, зная, что я могу лишь запятнать грязью твою чистоту. С моей стороны это было непростительным эгоизмом. Но ты была мне так нужна!..

— Как и ты мне, — прошептала Серафина.

— А теперь я должен оставить тебя, моя Серафина. Ты знаешь, что нам пора распрощаться.

— Нет, Дариус! Ты не прав! Ты нужен мне здесь.

— Нет, ты все еще не понимаешь. — Во мне… внутри меня… есть нечто глубоко скверное… дурное. Я не знаю, что это такое. Понимаю лишь одно: исправить это нельзя, и помочь мне тоже…

— Нет, можно! Вместе мы сможем…