Онлайн книга «Мефодий Буслаев. Стеклянный страж»
|
Таамаг, по-борцовски переваливаясь, прошлась по комнате. Поискала кого-то глазами и поинтересовалась, куда подевалась Хаара. Ей сказали, что Хаара сегодня не приезжала. Таамаг еще походила и, что-то бормоча, вышла в коридор. Ирка услышала, как пискнула снятая с базы телефонная трубка. Даже когда Таамаг пыталась говорить тихо, у нее это получалось так, как если бы она переговаривалась с человеком, стоящим на балконе четвертого этажа. – Хаара! – орала она в трубку. – Мне нужен твой Вован!.. Ну и что, что ночь на дворе? Это ее проблемы, а не мои!.. Как зачем? На стоматолога по книжке учусь, а зубы рвать некому! Пусть заталкивается в свою инвалидку и дует сюда! Какие такие пробки? Пробки – это у бутылок! Заметив, что Фулона вышла из комнаты и отправилась на кухню, Багров зашагал за ней, перед этим сняв с вешалки свой пакет. Валькирия золотого копья набирала воду в чайник, подсовывая его несытым носиком под хоботок крана. Матвей кашлянул. – Наши предшественницы говорили: не доверяй гнилой веревке и кашляющему некромагу, – не оборачиваясь, сказала Фулона. – А некромагу-то почему? – опечалился Багров. – Некромаг даже когда всерьез заболеет – все равно притворится. – Как так? – А так. Здоровый притворяется больным. Больной – здоровым. Помер – притворяется живым. Ожил – уверяет всех, что еще мертвец. Короче, он как луковица. Сколько ее ни раздевай – все равно до конца не разденешь… Ну, чего тебе? – Хочу кое в чем признаться, – сказал Багров. Фулона поставила чайник и, вытерев руки валявшимся тут же фартуком Гелаты, повернулась к нему. – Рискни! – сказала она без воодушевления. Багров молча перевернул пакет и вытряхнул из него плащ. Плащ упал на пол. – И..? – спросила валькирия золотого копья. Когда Багров рассказал все и умолк, Фулона долго молчала, расправляя фартук, растягивая его и вновь складывая, как складывают выглаженное белье. Казалось, ее теперь волнует только фартук. Наконец она подняла на Багрова глаза. Лицо ее внешне совсем не изменилось, лишь стало суше и отстраненнее. – И что там было в этой фигурке? Что-то важное? – спросил Багров с тревогой. Фулона пожала плечами. – Не знаю. Честно, не знаю. Да это и не имеет значения. – Почему? Валькирия золотого копья не стала пояснять. – Не посмотришь, сколько времени? – внезапно спросила она. Багров взглянул. – Без пяти одиннадцать, – ответил он удивленно. Валькирия золотого копья стояла куда ближе к часам. – Правильно посмотрел! – похвалила Фулона. – Дверь прямо по коридору! Если ровно в одиннадцать ты окажешься на расстоянии полета моего копья – пеняй на себя. И если тебя еще раз увидят около валькирии-одиночки – пеняй на себя. Любая из валькирий тебя убьет! Любая. Даже добрая Бэтла, поверь мне! Багрову все это показалось дико. Только что они так хорошо сидели в комнате при свечах и вдруг… – Я не понимаю! – сказал он беспомощно. – И, боюсь, никогда не поймешь, если не понял сразу… Когда струсит просто человек – это простительно. Но когда на войне с поста убегает часовой, уважительных причин не бывает. Это сразу расстрел. У любого офицера спроси. Фулона вытянула фартук трубочкой. На Матвея она не смотрела. – Ну простите! – пробурчал Матвей. – Больше не буду. – И все? – А что, зайчиком попрыгать? – Не надо зайчиком, – сказала Фулона. – Это оставь для зоопарка. – Я же сказал: простите! Чего вам еще надо? – беспомощно повторил Матвей. – Ты не просишь тебя простить. Ты считаешь, что должен быть прощен, стоит тебе однажды буркнуть эти слова. Вот разница. Когда человек считает, что долженбыть прощен, он совершает одну и ту же ошибку бесконечно. Это закон. Прощение – это раскаяние. До самых глубин. Только оно изглаживает. – Вы что, ничего не соображаете? У Мамзелькиной было мое сердце! Она бы меня прикончила, и все! Чик, и нету! – воскликнул Багров. – Да хоть бы и так! Ну умер бы, и все! – сказала Фулона тихо. – И какая теперь разница, что старуха тебя надула? Сердце, рука, нога! Завтра она найдет обрезок твоего ногтя и напугает тебя заклинанием: «Колдуй, баба! Колдуй, дед!» Не замечаешь сходства? И что? Ты пойдешь и украдешь у валькирии копье? Или отрежешь ей во сне голову? Багров задохнулся. – Этого бы я не сделал! – Рано или поздно сделал бы и это, раз уж ступил на эту лесенку. – Хотите сказать, что Аида не могла меня убить?! – Конечно, нет. Если Мировуд отдал тебя в заклад – это личные проблемы Мировуда. Никого другого заложить или предать нельзя – в конечном счете только себя. Когда у человека прогниет отвага – он способен заложить все человечество. И что? Все мы будем в ручках у мрака? Чушь! – Мне было чудовищно больно! – вспомнил Багров. – Не так. Ты в-е-р-и-л, что тебе больно. Если бы ты не знал, что сердце у нее – Мамзелькина могла бы сварить его в супе, и у тебя бы даже веко не дернулось. Чаще слушай мрак! Он спрячет правду между двумя упитанными лжами – и не разглядишь! Багров все еще хватался за соломинку. – Но я сказал сам! Сознался! – И правильно сделал. Если бы промолчал, я узнала бы все послезавтра. У меня в шкафу стоит еженедельное оповещающее заклинание. И узнай я сама, у тебя не было бы этих пяти минут. Хотя каких пяти? Уже без двух одиннадцать! Поспеши, некромаг! – сухо сказала Фулона. – Когда начинаешь считаться с врагами или хотя бы бояться их – предаешь друзей. Это неминуемо. Иди! Она отбросила фартук, и в руках у нее появилось копье. Фулона держала его без всякой угрозы, но Багров ощущал, как пылающий наконечник копья тянется к нему, как намагниченный. Это убедило его больше всяких слов. Для копья он был уже не свой. Враг. Чужак. – Не говорите Ирке, – сказал Матвей. – Не скажу, – пообещала Фулона. – Если тебе так будет проще, пусть считает, что ты ушел сам… Шестьдесят секунд! Ты не успеваешь даже обуться! |