Книга Очарованная, страница 78 – Элизабет Лоуэлл

— Да. Но захватили не тех, кого надо.

— Не понимаю.

— Среди плененных рыцарей не было того, кто был нужен султану и кого предал Роберт, — пояснила Мари.

— Это Доминик Ле Сабр? — догадалась Ариана.

— Да.

— Но почему султану понадобился именно Доминик?

— Султану правилось мучить людей. А Доминик прослыл сильным и храбрым воином, которого никому не удавалось сломить. И султан поклялся уничтожить его.

— И что случилось потом?

— Доминик предложил себя в обмен па свободу своих рыцарей, среди которых был и Саймон.

— И их освободили?

—Да.

— А потом и Доминика? — спросила Ариана.

— Да, через некоторое время.

— Тогда почему…

— Почему Саймон ненавидит меня? — усмехнулась Мари.

Ариана кивнула.

— Саймон был рядом с моим мужем, когда его смертельно ранили в схватке с сарацинами, которые устроили им засаду, — спокойно сказала Мари. — Перед смертью Роберт признался Саймону, что он предал Доминика и почему.

— Но Саймон ведь знал, что Доминик был невиновен.

— Кому, как не ему, было это знать, — кивнула Мари. — После того как я вышла замуж за Роберта, моим любовником был Саймон, а не его брат. Но с тех пор как Саймон услышал предсмертную исповедь Роберта, он больше ни разу не прикоснулся ко мне. Он винит себя за то, что произошло с Домиником.

— Но, помнится, ты говорила, что Доминика освободили?

— Его освободили. Но только после таких пыток, от которых любой другой бы умер.

Ариана попыталась что-то сказать, но слова застряли у нее в горле. Она судорожно глотнула и с трудом произнесла:

— Там, в оружейной… Саймон поцеловал тебя.

Мари молча встряхнула свое шитье, выдернула наметку и взглянула на девушку, которая была почти одного с ней возраста, но далеко не столь опытна в любовных делах.

— Саймон меня не целовал, — сказала Мари. — Это я его поцеловала. Я видела, что он был очень зол на вас, леди, — так зол, что ему было все равно, ревнуете вы его или нет. Потому-то я и поцеловала его. Саймон ни разу не дотронулся до меня по своей воле с тех пор, как услышал признание Роберта.

— Ни разу?

— Ни разу.

— Но ведь со времени Крестового похода прошло столько лет!

— Да. Но Саймон — человек бурных страстей. Пройдут годы, прежде чем он все забудет. Или простит меня.

— Он тебя любил, — с болью в голосе проговорила Ариана.

— Любил?

Мари рассмеялась, разглаживая вышитый шелк. Потом завязала узелок, перекусила нитку и заправила узелок так, что он стал невидимым. Снова вдела нитку в иголку и, усмехнувшись, произнесла:

— Саймон никогда не любил меня. — Ее проворные пальцы вновь замелькали над шитьем. — Просто я была у него первая женщина, которая могла не только лежать на спине и думать о Боге. Мои гаремные штучки всего лишь поработили его на время.

Ариана не могла скрыть смущения — грубая прямота Мари ее потрясла. Мари взглянула на нее с интересом.

— Можно подумать, вы в монастыре воспитывались, — промолвила она.

— Вот уж нет! Мой отец силой принудил мою мать к сожительству — только так он мог ею овладеть. У нее был необычный… дар.

— Она была ведьмой?

— Ее называли и так. Но, я думаю, здесь бы она звалась Посвященной.

— Значит, она была колдунья, — отчетливо произнесла Мари. — А вы унаследовали ее дар, леди?

— Только на время.

Мари бросила на Ариану острый взгляд, затем вернулась к своему шитью — она сразу поняла, что Ариана не желает больше говорить о своем потерянном даре.

— Мои родители тоже были норманнами. Меня похитили у них еще ребенком и продали в гарем султана, — сказала Мари, продолжая шить. — Когда рыцари Доминика освободили меня, я уже была весьма сведуща, как ублажать мужчин.

— И ты отплатила рыцарям Доминика тем, что стала их…

— …шлюхой, — ни капельки не смущаясь, докончила Мари. — Да, это то, что я умею лучше всего — меня этому учили с детства. Да вот еще шитью.

Ариана быстро заморгала от удивления.

— Тебя учили ублажать мужчин? Зачем? Я думала, что плотская любовь уже сама по себе для них наслаждение.

— Удовольствие можно получить от корки черствого хлеба и глотка воды, утолив на первое время голод и жажду. Но потом тебе захочется и павлиньих язычков в меду, и крепкого вина.

Мари встряхнула лиф платья, над которым она работала, слегка разгладила шов и снова принялась за шитье.

— Для мужчин, которым больше нравится вкус павлиньих язычков, — продолжала она, — опытная женщина — райское блаженство. До меня Саймону доводилось пробовать только черствый хлеб. Некоторое время я имела над ним большую власть. Однако в конце концов любовь к брату победила в нем похоть.

— И ты жалеешь только о том, что потеряла над ним власть? — не удержалась Ариана.

— Ну конечно. Зачем же иначе женщине знать, что нравится мужчине?

— Для того, чтобы доставлять ему удовольствие, — ответила Ариана.

Внезапно она вспомнила, как сидела у Саймона на коленях и, держа в своих руках его возбужденную горячую плоть, ласкала его. И тогда она вспомнила еще кое-что — свои собственные ощущения.

— И потому, что ей приятно доставлять ему удовольствие, — добавила Ариана, с трудом подавив чувственную дрожь.

Мари улыбнулась и покачала головой, удивляясь неискушенности юной норманнки.

— Вам никогда не удастся приобрести власть над мужем, если вы не будете держать себя в узде, — отчетливо произнесла Мари. — Но если вы хотите подчинить его себе, то вам придется научиться многим вещам: как целовать его и где укусить, где лизнуть и как ласкать, где поцарапать, а где и погладить, как прикоснуться к нему губами и когда принять его в свое лоно.

Ошеломленная этим деловитым перечислением, Ариана даже не нашлась, что ответить.

— В наслаждении таится огромная власть, миледи, — продолжала Мари. — И это единственная власть, которая дана женщинам над мужчинами. Но за это мужчинам принадлежат все сокровища мира, а мы, женщины, не владеем ничем — даже своим телом.

Ариану ужаснуло то, как Мари представила ей людские отношения. Но она почувствовала еще больший страх, когда вдруг поняла: Мари что-то разрушила в душе Саймона, точно так же, как Джеффри — в душе самой Арианы.

«Саймон никогда больше не сможет доверить свои чувства женщине, а я не смогу больше доверить свое тело мужчине.

Но я должна это сделать. У меня больше нет сил нести в себе печальный и жестокий груз прошлого. Этому должен прийти конец.