Книга Сердце мое, страница 28 – Элизабет Лоуэлл

— Да.

Шелли попыталась вспомнить, видела ли она свою мать хоть раз плачущей, когда они начинали собирать вещи, чтобы в очередной раз переехать жить куда-нибудь на новое место.

— Нет, знаешь, не помню, — честно сказала она наконец. — Кто плакал, так это я. Время от времени.

— Ну а потом?

— Однажды я поняла, что этот бродячий образ жизни может навсегда засосать, и уже не остановишься. И тогда твердо решила осесть где-нибудь. Создать свой дом — настоящий дом. Или по крайне мере попытаться сделать это. — Она пожала плечами. — Мне пришлось довольно долго учиться хотя бы не жить, а даже просто существовать на одном месте.

Потягивая вино, Кейн осторожно спросил:

— И сколько же тебе было лет, когда ты ушла от родителей и начала жить самостоятельно?

— Восемнадцать, — ответила она.

— Совсем юная, — удивился Кейн.

— Может быть. Зато я твердо знала, чего я хочу.

— Собственный дом?

— Вот именно. Я решила, что, если уж судьба не подарила мне настоящего дома, я должна сама создать его себе.

— И как?

— Ты ведь был у меня сегодня…

— Да нет, я не об этом, — прервал ее Кейн. — Я спрашиваю, как ты жила все это время — между восемнадцатью и… Сколько тебе сейчас? Двадцать три?

— Двадцать семь, — холодно ответила Шелли и невесело улыбнулась: — Подходящий возраст для того, чтобы числиться в старых девах, да?

Кейн поморщился:

— Слушай, ну сколько еще ты будешь это повторять? Не надоело?

— Но ведь это правда, — с грустной улыбкой произнесла Шелли. — Не очень веселая, конечно, но все-таки правда.

— Ты предпочитаешь определение «одинокая самостоятельная женщина»?

— О Господи, конечно же, нет. Жуткое словосочетание. В моем представлении сразу же возникает образ «старой развалины»: еле ходит и не вылезает из зубоврачебного кабинета. Я уж скорее предпочту называться старой девой…

Кейн рассмеялся. Он собрался и дальше расспрашивать собеседницу о ее прежней жизни, особенно о ее бывшем муже, но, пока он подбирал нужные слова, подошел официант с огромным подносом. И вот уже перед ними на столе появляются закуски — аппетитные, красиво сервированные блюда: фаршированные грибы и устриц.

Какое-то время они молчали. За их столиком раздавались лишь хруст раковинок сочных устриц и позвяки-вание вилок и ножей о тарелки. Потом Шелли, продолжая орудовать вилкой, все же взглянула на Кейна.

— Ну а что ты мне расскажешь о своем детстве? Как вы жили? На одном месте или тоже много переезжали? Хорошо, счастливо или плохо? А?

— Да.

— Очень содержательный и, главное, понятный ответ, — прокомментировала Шелли. — Предупреждаю тебя, если ты и дальше будешь давать лишь односложные ответы, я так «позолочу» твой дом, что, кроме пожелтевших манекенов и постеров со звездами тяжелого рока, ты там ничего не найдешь.

— Не верю, — отозвался Кейн.

Шелли игриво улыбнулась, обнажая ряд белоснежных зубов.

— Хотя кто тебя знает… — задумчиво произнес Кейн, откладывая вилку. — Если ты улыбаешься так хитро, от тебя всего можно ожидать… Я просто хотел отвечать как можно короче, чтобы у тебя не было возможности делать письменные пометки.

Шелли с силой воткнула вилку в одну из очищенных устриц. Этот блокнот она использовала как своего рода щит, препятствующий дальнейшему ее сближению с этим человеком. Однако, по-видимому. Ремингтон как-то догадался об этом.

Разжевывая лакомый кусочек, Шелли молча проклинала необычайную чувствительность и потрясающую проницательность собеседника. Никто никогда не понимал ее так хорошо — даже родители. Для них она почти всегда оставалась загадкой — с ее мечтами о жизни всегда на одном и том же месте, всегда в одном и том же доме, о постоянных друзьях, о предсказуемом будущем, о размеренной жизни по распорядку дня.

— Хорошо, я постараюсь ничего не записывать, — ответила она достаточно прохладно, тайно надеясь создать и удержать дистанцию между ними хотя бы тоном голоса — раз уж блокнот не поможет…

Только услышав ее голос, Кейн сразу догадался обо всех ее переживаниях, но удержался от комментариев. Вместо этого он начал говорить о себе. Он говорил тихо, почти нежно, понимая, что его голос — единственная ласка, которую Шелли может сейчас ему позволить.

— Мы долгое время безвыездно жили на одном месте, в Нью-Мексико. И мои дни были столь же упорядоченными, однообразными и размеренными, всегда предсказуемыми, как движение планет.

Шелли едва сумела подавить возглас удивления: Кейн словно прочитал ее мысли и говорил сейчас почти теми же словами, которые звучали в ее сознании всего несколько мгновений назад!

— Я дружил с одними и теми же людьми, ходил в одну школу, мы играли в одни и те же игры — и все это длилось очень долго. Пока мне не исполнилось двенадцать лет.

Он внезапно замолчал.

— И что же случилось? — спросила Шелли.

— Обычное дело.

— Переехали?

— Мои родители развелись.

Карие глаза Шелли потемнели: зрачки расширились от удивления. Она понимающе качнула головой.

Кейн улыбнулся, но вовсе не оттого, что емуу было очень весело.

— И я даже обрадовался этому тогда, — скалзал он откровенно. — Я же прекрасно видел, что уже неосколько лет отец с матерью живут, словно непримирримые враги. От их постоянных ссор весь дом просто-таки ходил ходуном. Непрекращающаяся, вечная война, даже без временных перемирий и уж, разумеется, безо всяких правил. Хоть ты, может быть, и думаешь по-другому, но все это — вести предсказуемую жизнь, общатсгься с одними и теми же друзьями, иметь постоянные занятия — еще не значит, что у человека есть дом. Я имею в виду настоящий дом.

Шелли покачала головой, но не стала ничего ему возражать.

— И наоборот, — продолжал Кейи, глядя прямо на Шелли огромными серыми глазами, — если два человека любят друг друга, то там, где они, там и дом, в любом месте, в любом уголке земного шара. А если между ними нет любви, то хоть бы они и жили на одном месте до скончания света, у них все равно никогдда не будет своего дома. Я знаю, ты не веришь мне, но тем не менее это так.

Не выдержав его пристального взгляда, Шелли опустила глаза на тарелку, делая вид, что пытается подцепить аппетитный кусочек.

— Но когда моя мать вышла замуж во второй раз, я узнал, что такое настоящий дом. Сст, мой отчим, показал мне, как может изменить жизнь женщины мужчина. Если только он настоящий мужчина и если он любит ее. Живя с ним, моя мама перестала плакать — теперь она только смеялась. И она больше не пугалась и не втягивала испуганно голову в плечи — нет, она улыбалась, даже если думала, что в комнате нет никого, кроме нее.