Книга Стая, страница 179 – Франк Шетцинг

— Идёмте, — сказал он.

— Где вы её раздобыли? — удивилась Оливейра, поднимаясь за ним по пандусу.

— Такое не раздобывают, — сладко сожмурился Йохансон. — Такое привозят с собой. Я мастер провозить запрещённые вещи.

Она с интересом оглядела бутылку.

— Это хорошее вино? Я не очень разбираюсь.

— «Шато Клинэ» 90-го года. Помероль. Притягивает денежные мешки и мысли. — Йохансон высмотрел в ангаре металлический ящик у шпангоута и двинулся туда. Они сели. Вокруг не было ни души. На противоположной стороне зиял проход на платформу левого борта, открывая вид на море. Оно простиралось в сумерках полярной белой ночи, подёрнутое дымкой тумана и мороза. В ангаре было холодно, но после нескольких часов в лаборатории свежий воздух был им очень кстати. Йохансон откупорил бутылку, налил вина и легонько чокнулся с ней. Звон стаканчиков потерялся в сумрачном пространстве.

— Вкус отличный! — сказала Оливейра. Йохансон почмокал губами.

— Я прихватил пару бутылок для особых случаев, — сказал он. — А это особый случай.

— То, что мы вышли на след этой штуки?

— Вышли.

— На след Ирр?

— Ну, это вопрос. Что у нас в танке? Можно представить себе разум, состоящий из одноклеточных? Из амёб?

— Когда я смотрю на человечество, мне иногда приходит в голову мысль, а чем мы так уж отличаемся от амёб?

— Сложностью.

— Это преимущество?

— А вы думаете, нет?

Оливейра пожала плечами.

— Что я могу думать, годами не занимаясь ничем, кроме микробиологии? У меня нет, как у вас, кафедры. Я не общаюсь с молодыми студентами, редко бываю на людях и страдаю от недостатка уединения в обществе самой себя. Лабораторная крыса в человеческом облике. Может быть, я зашорена, но я всюду вижу только микроорганизмы. Мы живём в век бактерий. Свыше трёх миллиардов лет они сохраняют свою форму неизменной. Человек — явление моды, но если Солнце взорвётся, пара микробов всё равно где-нибудь останется. Истинная модель успеха — они, а не мы. Я не знаю, есть ли у человека преимущества перед бактериями, но если мы сейчас получим доказательство, что микробы обладают разумом, то мы тогда вообще окажемся в глубочайшей заднице.

Йохансон пригубил своё вино.

— Да, это было бы фатально. И что тогда скажет своим верующим христианская церковь? Окажется, что вершина Божьего творения пришлась не на седьмой день, а на пятый.

— Можно задать вам совершенно личный вопрос?

— Конечно.

— Как вы вообще со всем этим справляетесь?

— Пока есть пара бутылок редкого бордо, я не вижу особенных трудностей.

— Злость вас не охватывает?

— На кого?

— На тех, которые внизу.

— А что, злость помогла бы нам решить эту проблему?

— Ни в коем случае, о Сократ! — Оливейра криво усмехнулась. — Мне правда интересно. Ведь вы лишились дома.

Йохансон поболтал содержимое своего стаканчика.

— Я лишился меньшего, чем думал, — сказал он после некоторого молчания. — Конечно, дом был чудесный, полный чудесных вещей, — но моя жизнь была не в нём. Даже удивительно, насколько легко расстаёшься с любовно собранным винным погребком или с хорошей библиотекой. Кроме того, как ни странно это звучит, я его заранее отпустил. В тот день я улетал на Шетландские острова и попрощался со своим домом, сам того не заметив. Я закрыл дверь и уехал, и в моей голове что-то отключилось. Я думал: если суждено умереть, с чем жальче всего расставаться? И это был не дом. Не этот дом.

— Есть ещё один?

— Да. — Йохансон выпил. — На озере, в лесу. Когда сидишь там на веранде и смотришь на воду, слушая Брамса или Сибелиуса, да глоток вот такой штуки… Это совсем другое дело. Вот по этому месту я скучаю.

— Даже завидно.

— Знаете, почему я хочу всё это выдержать? Чтобы вернуться туда. — Йохансон взял бутылку и пополнил стаканчики. — Вам надо там побывать и увидеть, как луна отражается в воде. Всё ваше существование сольётся в точку в этом одиноком мерцании. Мир прозрачен в обе стороны. Это необычайный опыт, но его можно получить только в одиночку.

— Вы были там после цунами?

— Только в воспоминаниях.

Оливейра выпила.

— Мне до сих пор везло, — сказала она. — Не могу пожаловаться на утраты. Друзья и семья — все живы. — Она помолчала и улыбнулась: — Зато у меня нет дома на озере.

— У каждого есть свой дом на озере.

Ей показалось, что Йохансон хотел добавить что-то ещё, но он просто покачивал своё вино в стакане. И так они сидели, пили бордо и смотрели, как плывёт над морем морозный туман.

— Я потерял подругу, — сказал наконец Йохансон. Оливейра молчала.

— Она была немного сложновата. Всё делала бегом. — Он улыбнулся. — Странно, но мы по-настоящему обрели друг друга после того, как друг от друга отказались. Да. Таков ход вещей.

— Мне очень жаль, — тихо сказала Оливейра.

Он посмотрел на неё и потом мимо неё. Его взгляд напрягся. Оливейра наморщила лоб и повернулась за его взглядом.

— Что там?

— Я видел Рубина.

— Где?

— На той стороне, — Йохансон указывал на носовую стенку ангара. — Он вошёл туда.

— Вошёл туда? Но там некуда войти.

Конец зала терялся в сумерках. Стена высотой в несколько метров отделяла ангар от палубы. Оливейра была права: двери там не было.

— Может, причина в вине? — улыбнулась она. Йохансон помотал головой:

— Я мог бы поклясться, что это был Рубин. Он откуда-то вынырнул и тут же скрылся.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— А он вас видел?

— Вряд ли. Мы тут сидим в тени. Ему пришлось бы сильно присматриваться.

— Давайте его просто спросим, когда снова увидим. Йохансон продолжал смотреть на дальнюю стену. Потом пожал плечами:

— Да, спросим его.

Когда они шли назад в лабораторию, бутылка бордо была наполовину пуста, но Оливейра совсем не захмелела. На свежем воздухе вино не подействовало. Она чувствовала себя чудесным образом окрылённой, готовой к новым открытиям.

И она их совершила.

Машина в лаборатории повышенной безопасности закончила свою работу. Они вызвали результаты на компьютер, расположенный вне стен лаборатории. На экране возникли ряды последовательностей. Зрачки Оливейра вычерчивали зигзаги, пока строчки шли снизу вверх, и с каждой строчкой её челюсть отвисала всё ниже.

— Быть не может, — тихо произнесла она.