
Онлайн книга «Приют»
Теперь, когда Стелла находилась в больнице, я предвкушал перспективу подавить ее защитные механизмы, заставить раскрыться, увидеть, что на самом деле представляет собой ее психика. Разумеется, я понимал, что она будет сопротивляться этому, но времени у нас было достаточно. Стелла начала снова заботиться о своей внешности, и я счел это хорошим знаком. Она сказала, что сейчас, неизменно одетая в серый джемпер, синюю блузу, серую юбку, серые чулки и черные туфли со шнурками, которые мы выдаем пациенткам, она с особой остротой замечает, как элегантно одет я по сравнению с ней. Всякий раз перед встречей со мной она шла в административный отдел и просила разрешения воспользоваться жестянкой с косметикой. То была старая жестянка из-под бисквита, наполненная тюбиками помады, карандашами для подведения глаз, флакончиками духов, баночками крема и пудры – дарами служащих; все пациентки пользовались ими перед такими важными событиями, как визит врача. Стелла усаживалась за стол, ставила перед собой зеркальце и с помощью того, что было в ее распоряжении, прихорашивалась как могла, потом причесывалась и мысленно извинялась передо мной за то, что не соответствовала моим высоким критериям. Возвращалась ждать меня в дневную палату, и женщины хвалили ее внешность. Рядом с административным отделом находится комнатка для собеседований, и там у нас состоялся первый серьезный разговор. Я осведомился о ее самочувствии, и мы начали. Я смотрел на нее, сведя вместе кончики пальцев и приложив их к верхней губе. Глаза мои, сказала Стелла впоследствии, казалось, вонзаются ей в душу двумя кинжалами. – Питер, что ты делаешь? Я чувствую себя подопытным кроликом! Видит Бог, я сейчас не могу вынести пристального разглядывания. Почему ты одеваешь нас, как монахинь? Сколько времени она даже не пыталась разговаривать подобным образом, непринужденно и живо, как мы всегда разговаривали с ней! На какой-то миг она стала бледной тенью прежней Стеллы, женщиной, свободно чувствующей себя со старым другом. – Нам предстоит пройти через многое, – ответил я. – Для тебя это будет мучительно. Стелла закурила. Она пыталась сохранить свою оживленность, но перед лицом моей серьезности эта оживленность угасала. – Давай поговорим об Эдгаре. Скажи, когда ты впервые всерьез подумала о сексе с ним? Я нарочно задал вопрос так откровенно, грубо. Стелла потупилась и начала возиться с сигаретной пачкой, старательно укладывать ее вровень с краем стола. Голос ее прозвучал устало: – О Господи, даже не знаю. Впервые? Я кивнул. – В огороде, – негромко ответила она. Я наблюдал, как то переживание постепенно вновь обретает ясность и четкость. – Продолжай. Стелла принялась оживлять в памяти те минуты в саду, в лучах солнца, когда поняла, что у них непременно будет секс, так как обойтись без него нельзя. Невозможно. Немыслимо. Риск не пугал ее, поскольку стала ясна невозможность противиться необходимости. – Это было необходимостью? – Да. – И ты думаешь, он тоже считал это необходимостью? Несмотря на риск? – Конечно. – Почему ты так считаешь? Стелла пожала плечами. – Может ли быть, что Эдгар использовал тебя, так как с самого начала замыслил побег? – Нет. – Хорошо. Оправдал он твои ожидания? Стелла попыталась обратить все в шутку: – Тебе нужны подробности, Питер? Объятия и возня в кустах? – Вы нашли какое-то место в саду? – Да, поначалу. Оранжерею. Я не обратил внимания на неприязнь в ее голосе, когда она швырнула мне в лицо эту информацию. – А потом? – Павильон. – Павильон. – Я откинулся на спинку стула. – Извини, дорогая, я ввожу тебя в смущение не ради удовольствия. Макс вправду никуда не годился как муж? – Иначе бы этого не произошло. – Почему? – По-моему, влюбиться в кого-то можно, только если не влюблена больше ни в кого. – Ты не была влюблена в Макса. А любила его? Стелла тупо уставилась на меня. – Ты что, никогда не был женат? – спросила она наконец. – Ты обманулась в своих ожиданиях? Смешок, похожий на лай. – А разве не все обманываются? Я ждал. – Питер, даже не знаю, что тебе сказать. Поначалу я просто восхищалась Максом. Я хотела, чтобы мы вернулись в Лондон, других серьезных неладов у нас не возникало. Я не была сексуально озабочена, если ты это имеешь в виду. – То есть у вас был нормальный брак. – Пожалуй. – Муж, дом, ребенок, приемлемая удовлетворенность. Однако ты пошла на риск лишиться всего этого ради связи с пациентом. – Я не делала подобных расчетов. – Кружила тебе голову мысль, что весь твой образ жизни поставлен на карту? Я облокотился на стол и придал лицу выражение доброжелательного, искреннего любопытства. – Я влюбилась – вот что кружило мне голову, – ответила Стелла. Наступило молчание. – Эта любовь, – спросил я, – это чувство, с которым ты не могла совладать, что оно, в сущности, представляло собой? Снова молчание, потом неохотный ответ: – Если ты не понимаешь, я не смогу объяснить. – Значит, оно не поддается определению и говорить о нем невозможно? Оно возникает, ему невозможно противиться, оно разрушает жизнь людей. И больше ничего сказать о нем нельзя. – Слова, – негромко произнесла Стелла. – Пусть так, – оживился я, – но чем еще мы располагаем? Прошу тебя рассмотреть такую возможность. Не была ли эта твоя любовь всего-навсего маскировкой чего-то иного? – Что ты имеешь в виду? – Взгляни на ее последствия. Ты отказываешься от всего. Развиваешь в себе презрение к мужчине, с которым… Я умолк. Стелла тихо заплакала. Я видел, что она ненавидит себя за проявление женской слабости. Раз я отвергал ее, сказала Стелла впоследствии, презирал, осуждал, то она оставалась ни с чем. Была ничем. Я все понял. – Ладно, хватит об этом, – мягко сказал я, и мы заговорили о другом. Однако перед уходом я попросил ее подумать о том, что такое любовь. «Хорошенько подумай», – повторил я. Она ответила, что подумает. Впоследствии Стелла призналась мне, что наш разговор вызвал в ней недоумение и тревогу. В дневной палате она была молчаливой, озабоченной, пыталась понять, что я делаю. Я умышленно расстроил ее – с какой целью? Должно быть, это своеобразное испытание, проверка, насколько она сильна. И она оказалась не на высоте, сломавшись подобным образом. Я показал ей, до чего она стала хрупкой, поднес зеркало, дав увидеть собственную слабость. Стелла решила, что это хорошая психиатрия: я не велел ей быть сильной, я пробуждал в ней такое желание. |