Книга Жена-22, страница 75 – Мелани Гидеон

– Начали, – шепчет Банни, когда занавес медленно раздвигается.

– Спасибо, что вытащили, – говорю я, пожимая ее руку.

– Переписываться с Хо-Герл было куда веселее, – говорит Уильям сорок пять минут спустя.

Антракт. Вместе с десятками зрителей мы стоим в очереди в буфет.

– Как они только это выпустили, удивляюсь, – говорит Джек. – Спектакль совершенно сырой.

– Это ее первая пьеса, – замечает Банни. – Надеюсь, у нее достаточно толстая кожа.

Все вдруг почему-то смотрят на меня.

– Ох, прости, Элис. Это было ужасно неделикатно, – говорит Банни.

– Ерунда, Банни, ты это хотела сказать? Что это было бледно, скучно и глупо, увы, боюсь, совсем как “Барменша”.

Глаза Банни загораются радостью.

– Ай да Элис, браво! Давно пора было взглянуть правде в глаза. Сбросить с себя этот груз старых рецензий, вместо того чтобы годами сгибаться под его тяжестью. И наконец выпрямить спину.

Она мне подмигивает. Сегодня утром я наконец набралась храбрости и показала ей свои наброски. В последнее время я стараюсь писать понемногу каждый день и потихоньку вхожу в ритм.

– Сколько лет автору?

– Судя по фотографии, слегка за тридцать, – говорит Уильям, заглянув в программку.

– Бедняжка, – говорю я.

– Вовсе не обязательно, – возражает Банни. – Это так мучительно, потому что большинство из нас переживает свои провалы за закрытыми дверями. А когда ты пишешь пьесы, все это происходит в открытую, на сцене. Но здесь же и открываются своего рода возможности. “На миру и смерть красна”. Все видят твое падение, зато потом все могут увидеть, как ты встаешь. Нет ничего лучше достойного возвращения.

– А если ты все падаешь, и падаешь, и падаешь? – спрашиваю я, вспоминая статусы Уильяма в Фейсбуке.

– Так не бывает, если ты остаешься верна себе. Рано или поздно ты поднимешься.

Перед нами в очереди всего три человека. Ужасно хочется пить. Почему же так долго? Я слышу, как женщина впереди выговаривает бармену за то, что у него нет водки “Грей Гуз”, и замираю. Какой-то знакомый голос. Когда женщина спрашивает, есть ли у них пиво “Грюнер Вельтлинер”, а бармен предлагает ей шардоне, я узнаю ее и чуть не вскрикиваю. Это миссис Норман, мать-наркоманка.

Первый порыв – убежать и спрятаться, но потом я думаю: а чего мне скрываться? Я не сделала ничего дурного. “Держи спину прямо, Элис”, – звучит у меня в голове отцовский голос. Моя сутулость становится особенно заметной, когда я нервничаю.

– “Саттер Крик”, можешь себе представить? – возмущается миссис Норман, отходя от стойки. Ее взгляд падает на меня.

Выпрямив спину, я отвечаю ей полуулыбкой и кивком.

– Ой, здравствуйте, – сладко щебечет она. – Дорогой, смотри – учительница дра-а-амы из школы, где учится Кариса.

Мистер Норман оказывается примерно на голову ниже своей жены.

Он протягивает мне руку и нервно представляется:

– Чет Норман.

– Элис Бакл, – говорю я и быстро представляю Банни, Джека и Уильяма. Выхожу из очереди, чтобы поговорить.

– Мне очень жаль, что я пропустил “Паутину Шарлотты”. Я слышал, что спектакль удался, – говорит мистер Норман.

– Э-э, пожалуй, да, – говорю я, стараясь не морщиться. Я до сих пор считаю эту постановку своим провалом.

– Часто ходите в театр? – спрашивает миссис Норман.

– О-о, да. Постоянно. Это же часть моей работы – смотреть спектакли.

– Тем лучше для вас, – говорит миссис Норман.

Лампочки начинают мигать.

– Пора, – говорю я.

– Кариса вас очень любит, – вдруг прерывающимся голосом говорит мистер Норман.

– Правда? – говорю я, встречаясь взглядом с миссис Норман.

Лампочки снова мигают, теперь уже чаще.

– Мне очень жаль, – говорит мистер Норман и еще раз пожимает мне руку. – Мне действительно очень жаль.

– Чет, – предостерегает его миссис Норман.

– Мы вас задерживаем, – говорит ее муж.

– Ах, дорогая. Боюсь, вам придется выпить ваше вино залпом, – говорит миссис Норман, глядя на Уиль яма, который подходит к нам с бокалами в руках.

Я смотрю на нее – такую самодовольную, успешную и снисходительную – и, ей-богу, с трудом удерживаюсь, чтобы не поднести к губам воображаемый косяк, зажатый между большим и указательным пальцами.

– Кариса – чудная девочка, – обращаюсь я к мистеру Норману. – Я ее тоже очень люблю.

– Эта пьеса – дерьмо, Чет, – говорит миссис Норман, разглядывая свое вино. – Как и это пойло. Давай уйдем со второго акта.

– Но это будет очень невежливо, дорогая, – шепчет мистер Норман. – Нельзя же просто так уйти в антракте. Разве так делают? – спрашивает он меня.

Мне нравится Чет Норман! Уильям присоединяется к нам и дает мне бокал.

– Не думаю, что существуют жесткие правила, – говорю я.

– Хорошо проводите время этим летом, миссис Бакл? – спрашивает миссис Норман.

– Прекрасно, благодарю вас.

– Как хорошо, – говорит миссис Норман.

Затем она резко разворачивается и идет к выходу.

– Приятно было познакомиться, – бормочет мистер Норман и послушно идет за ней.

Второй акт еще хуже, чем первый, но я рада, что мы не ушли. Для меня это своего рода десенсибилизирующая терапия, когда пациенту, постепенно увеличивая дозы, вводят то вещество, на которое у него аллергия (в моем случае – публичный провал), так что организм пациента учится справляться с веществом без болезненной реакции. Я очень сочувствую автору. Я не сомневаюсь, что она где-то здесь – за кулисами или в глубине зала. Хотелось бы мне знать, кто она. Тогда бы я ее нашла. Я бы посоветовала ей: пусть эта волна окатит тебя, не беги от нее. Я бы объяснила ей, что рано или поздно люди забудут. Не надо думать, что этот опыт убьет, это не так. И в одно прекрасное утро, может, через месяц, или через полгода, или через год, или даже через пять лет, она проснется и заметит льющийся сквозь занавески свет и запах кофе, накрывающий дом, будто одеялом. И в это утро она сядет и начнет с чистого листа. И будет знать, что она снова в начале пути и что настал новый день.

Джону Йоссариану нравятся Швеция и Обстановка максимальной простоты и роскоши

Люси Певенси нравится Кэр-Паравел [70]

Ах, Швеция – страна полной беззаботности и роскоши. Так вот где вы скрывались, Исследователь-101? Давненько вас не было видно.