Книга Мыши профессора Цаплина, страница 36 – Дмитрий Стрешнев

Слава богу, барахла кругом хватало. Подцепив что-то бронзовое и ветвистое, следователь метнул, надеясь на большую площадь поражения. Но оказалось, что бронза тяжеловата для прицельного зенитного огня. Не выполнив задачу, ветвистый предмет ухнул в горку с хрупким стеклом, кроша всё, что попалось, в мелкий бисер.

Эх, "макаров", тоскующий в сумке в прихожей!..

Заслышав, что стрельба вроде как прекратилась, Смагин высунулся из-под стола и тоже попытался вступить в бой, запустив мобильником в самолет, который выписывал в воздухе кренделя, злобно взревывая двигателями. Мобильник прошил воздух и отскочил от Комовской головы. Следователь пошатнулся: снаряд был пущен с изрядным чувством ненависти. Возникла пауза, во время которой пилот сделал еще один залп. Однако устрашающий обстрел бытовыми предметами сыграл свою роль: существо, сидевшее в самолете, нервничало и всадило две ракеты в неповинный торшер, который упал, словно подрубленное дерево.

В этот момент Комов, оправившийся от контузии телефоном, сделал, наконец, решающий бросок очередной вазой. Сначала показалось, что следователь снова промазал. Но самолет вдруг затрепетал в воздухе, словно оторванный бурей от ветки листок. От него отделился темный комочек и улетел куда-то в сторону, а сама крылатая машина спикировала вниз и врезалась в широкую грудь пианино.

Стон струн слился с гулом взрыва; на миг взметнулся огненный язык, напомнивший о фокусах глотателей огня — и вверх поднялось черное облако, осевшее на потолке.

Хвост аппарата, отлетев, просвистел мимо Комова и напоследок размолотил стекло книжного шкафа.

Наступила тишина, если не считать тихого похрустывания в недрах пианино, по развороченному фасаду которого гуляли язычки огня. Впрочем, Комов, сорвав куртку, быстро забил их до смерти, и огоньки превратились в струйки ядовитого дыма. М-да, не индийскими благовониями приходилось заканчивать этот день.

— Надо бы еще водой залить, вдруг внутри что-то тлеет. Где у вас тут раковина? — спросил Алексей.

Игорь Матвеевич Смагин уже был на ногах и с интересом рассматривал, во что превратилось его жилище.

— Самая главная вещь вроде цела, — сказал Комов, показывая на вазу, понравившуюся ему больше всего.

— Эта как раз самая дешевая, — поморщился Игорь Матвеевич. — Мобильник мой не видели? — спросил он, блуждая глазами, и вдруг бросился на диван с криком: — Ловите! Уйдет!

— Кто? Что? — не понял Комов.

Но хозяин дома уже схватил стакан и с размаху что-то накрыл им.

— Постойте… неужели?.. — спросил следователь, отказываясь верить.

— Точно! — подтвердил Смагин. — Вот он, сучара!

Под стеклом стакана скорчился пилот. Видно было, что чувствует он себя после катапультирования не очень хорошо.

— Вы ему хвост прищемили, — сказал Комов.

— Да? — радостно удивился Игорь Матвеевич и еще сильнее нажал на стакан. — Жалко, что на мягком попался, сволочь.

Страдания существа явно усилились.

Алексей ощутил легкий морозец, разглядев на маленькой голове настоящий летный шлем, хоть и размером с игрушечный. Маленькое тело пересекали лямки нераскрывшегося парашюта.

— Послушайте, — произнес Смагин, который тоже всё разглядел. — Это однако уже не ваша греко-микенская культура с паровозами!

— Я предупреждал вас, что процесс пошел!

— Даже можно сказать, полетел, — не очень весело пошутил Игорь Матвеевич.

Пилот между тем завалился набок, теребя лапками лямки на груди.

— Подыхает, — удовлетворенно констатировал Смагин.

— Задыхается, — сказал Комов. — Сделайте щелочку, пусть подышит.

— Еще чего! Пусть дохнет, падла.

— Этого я допустить не могу.

Смагин одарил следователя долгим понимающим взглядом.

— Добились своего, поймали рыбку на живца?

— Сначала ее… его… надо допросить, — сказал Комов, с беспокойством наблюдая, что пилот уже совсем плох. — А потом пусть его осудят и расстреляют. Согласны?

— Знаю я наш продажный суд, — пробурчал Игорь Матвеевич. — Раз я эту тварь прихлопнул, значит, ее судьба в моих руках.

— Я вам не позволю убить арестованного!

— Вы еще о моратории на вышку вспомните! Это же тварь!

— Не исключено, что эта тварь сообразительнее нас с вами.

— Ладно, — уступил Смагин. — Забирайте. Пусть она… оно… поможет вашему благородному делу. Засуньте ему паяльник в задницу.

— У нас другие методы… Пустая трехлитровая банка найдется?

— Извините, я огурцы не консервирую.

В конце концов решили посадить пойманную тварь в стеклянный кувшин.

— Посудину я вам лично верну, — пообещал Комов.

— После того, что вы накрушили, лить слезы по какому-то кувшину было бы просто смешно!

Передвинув стакан к краю дивана, они сбросили обмякшее тело пилота в подставленный кувшин. На горло кувшина надели дуршлаг и примотали его скотчем.

— Прямо Бутырка! — удовлетворенно сказал Смагин. — Чем я вас отблагодарю? (это уже Комову).

— Простите?

— Вы мне все-таки жизнь спасли… И куртку свою, вон, испачкали.

— Не волнуйтесь, обо мне позаботятся.

— Кто? Государство? Сколько вам платят, я знаю.

— То есть? — оскорбился Комов.

— Ниже пупка.

В памяти у Алексея всплыли сначала столики "Пикадилли", потом голос Марата, и пришлось сделать над собой довольно неприятное усилие, чтобы сказать:

— С моим пупком я сам разберусь.

— Что ж, спасибо за всё. А я, наверное, теперь все-таки очень скоро съеду. Отправлюсь подальше, куда эти твари не скоро доберутся. Они ведь не водоплавающие?

— Не тешьте себя надеждой.

— Отнюдь не надеждой. Просто я всегда верил в чудеса.

Комов чуть не поперхнулся.

— Вы?!

— Не волнуйтесь, я полный циник, как вы правильно обо мне думаете. То, что я сказал — это обычный прагматический расчет: когда надеяться не на что, надо надеяться на чудо… Ну, так что я могу для вас сделать?

— Не сейчас, — сказал Комов, уже не отбиваясь изо всех сил.

— Когда же?

— Потом… когда свершится чудо… или… позже, ближе к пенсии.

— Договорились. Надеюсь, что мы оба доживем до вашей пенсии.

— Если доживем до конца года.

— Фу! Почему так печально?

— Не знаю. Наверное, потому, что я не циник и, следовательно, не верю в чудеса.

Смагин засмеялся. Потом посмотрел на часы и замялся.