Онлайн книга «Агробление по-олбански»
|
– «Летучий фламандец» с жасмином из Грасса, лимоном и бергамотом. – Да, конечно! – протянула флакон с бобами тонка и пахучей смолой опопонакс. В нос, под музыку Дюран-Дюран, ударили дурманящие ароматы пряной орхидеи и загадочного ириса, душистого иланг-иланга и крепкого сандалового дерева. Кажется, мы перебрали-перенюхали сегодня. – Хорошо бы чашечку кофе арабика, чуть-чуть, чтоб прочистить обоняние, – шепнул мне Рауль, пока девушка тонкими пальцами с длинными, покрытыми лаком цвета металик ногтями пыталась достать склянку, не разбив другие. «Чуть-чуть» – еще одно слово, которое очень нравилось Раулю. Ногти ляцкали о пузырьки, будто те были хрустальные. – А в этих духах собран букет из полевых цветов России. Но мы и так, не читая этикетки, знали, что там василек, можжевельник, вереск, вербена, мята. Напоследок подержал-потискал в руках духи «Платье на один вечер» и «Я осмелюсь на запретное». Уж очень они подходили к однобортным пиджакам. – Зачем это? – Увидишь. Мое эстетическое неистовство. В 11:45 инкассаторы покинули банк. – Девушка, дайте мне однобортный пиджак. – Синий, зеленый? – Синий. Я надел пиджак на свою белую футболку с короткими рукавами. Прохладная подкладка обожгла плечи и предплечья. В нос с новой силой ударил «Очистительный запах жженого кофе с Берега Слоновой Кости». О ревуар, Кот д’Ивуар. Я закрыл глаза. Через минуту я увидел в зеркале девушку, примеряющую джинсы в кабинке напротив. Она стояла ко мне спиной. Шторы ее примерочной колыхались словно паруса. Согнувшись, девушка натягивала джинсы с такой яростью, словно она матрос, а джинсы – канат. Поднять якоря! Ее трусы плотно облегали бедра. Выйдя из магазина, мы встретились с Жаном. – Взял телефончик, – сообщил он, сияя. – А вы что?.. – А мы видели невесту в неглиже. – Где? – В трикотажном отделе. – Не может быть! – Рауль?.. – Да, она к нам клеилась! – Одна к двоим, да вы свистите как паровоз! – Она с подружкой была. Подружка тоже уже в подвенечном платье. Да, но мы не сдались, сказали, что нас трое. Что ждем тебя. – Мужская солидарность, – добавил Рауль, – простая мужская солидарность. Улица – словно большая земля. Мы сели на лавку в сквере между универмагом и банком. – Укачало, – сказал я с таким важно-уставшим видом, будто универмаг – это корабль. И я только что вернулся из кругосветки. – В нем, – заметил Жан про свитер, – тесно, как в купе. Я будто вновь оказался в поезде на пути в Россию. А за стеклом – Кёльн – родина кёльнской воды, Левен – родина льна. – Леви – родитель джинсовой ткани, – заметил Рауль. – Синюю саржу завезли из Ним. – Жан до конца оставался патриотом Франции. – Черт с ним, с Денимом, – заметил я, прячась от голубой сажи неба под тень клена. – Надо было купить венгерскую или кёльнскую воду. – Может, лучше «Стеллу Артуа»? – предложил Рауль. – Потому что ее родина тоже Левен. Лавочка была теплой и отполированной джинсами. Детишки брызгались у фонтана. – Хорошо, – потягивал пиво Жан. Из узкого горла в широкое. Клиенты заходили и выходили из банка. Кадык ходил туда-сюда. Солнце сверкало, отражаясь в бляхах ремней и стеклотаре. Единственное, о чем жалел Ив Сен Лоран, это о том, что это не он изобрел голубые джинсы с клепками. В них зов пола и выразительная простота. Сидели на лавочке, продолжая наблюдение за банком. По бульвару шли две девушки в белых футболках и с рюкзаками за спиной. Блондинка и брюнетка. Брюнетка в юбке и высоких красных гольфах. Блондинка в шортах и розовых гольфах. Сквозь белые футболки у обеих просвечивали ярко-бордовые соски. У брюнетки побольше и потемнее, у блондинки розовее. Сидели на лавочке, смотря на тех, кто входит и выходит из стеклянных дверей. Бомж в дырявых, отвисших на коленках штанах перелез через бордюр фонтана и стал умываться. – Наивный, дети давно все подобрали. – Что подобрали? – спросил Рауль. – Монеты. – Какие монеты? – Те, что они заработали. – Кто заработал? – Дети-рыбаки. Ты думал, они плещутся в фонтане, а они там добычу собирают. Серебряных сазанов и медных карасей. Сидели на лавочке. Прошла девушка. С осанкой как у Клеопатры… С надменным взглядом… В вызывающе просвечивающем платье. Так, кажется, изображали Клеопатру египетские художники – в облегающей тело прозрачно-дымчатой папирусной ткани. Сидели на лавочке. Откуда ни возьмись на шоссе возникли и исчезли в дымке два мотоциклиста. На маленьких мотоциклах в больших шлемах. Неслись с бешеной скоростью, обходя другой транспорт. Мы даже не успели заметить, было ли на них что-нибудь из фирменного трикотажа. У некоторых женщин груди болтаются как отвисшие на коленках трико, подумал я, глядя на девушку, что двигалась прямо к нам. – Привет, ребята. У моей подруги проблемы. Она не может вот так сама подойти и познакомиться с парнем, который ей сильно понравился. – Это разве проблема? – сказал Жан. – Молодой человек, у вас есть домашний телефончик? – обратилась она к Раулю. – Нет, – виновато пожал плечами Рауль. – У меня есть, – предложил Жан. – Может, у вас есть рабочий телефон? – обратилась девушка. Опять к Раулю. – У меня есть рабочий, – сказал Жан, – в Париже. Девушка презрительно окинула его взглядом. – Нет у меня сейчас рабочего, – ответил Рауль. – У меня еще мобильный есть! – крикнул Жан девушке вслед. – Но я вам его все равно не дам! – еще громче крикнул он, когда она совсем скрылась. – Потому что мужская солидарность… – Может, нам, ребята, просто сидеть здесь, раз у нас все равно нет желания кататься на маршрутных такси. – Зачем? – Смотреть. Пусть Жан ознакомится с коллекцией местного трикотажа и льна. – Тоже мне удовольствие нашел! – возмутился Жан. – Я в Париже-то на показы мод не ходил. – По крайней мере, вы оба влюбились в Александру, когда у нее была обнажена грудь. – Ну и что? – Ты лучше скажи, были ли у Александры подруги? Мама умерла, но друзья-то? Все же не могли умереть. – Ну, дружила она с одной девочкой. С Оксаной. Я ее тут в маршрутке видел. Кажется, она бедна, в смысле, несчастна. |