Онлайн книга «Красный Адамант»
|
(Этими всеми размышлениями я уже в палате занимался, на покое, когда уже знал, что меня скоро будут оперировать. Меня к обезболиванию подключили, и стал я спокойный-спокойный, и мысли пошли сплошняком.) Вот и здесь тоже вместо сионизма часто говорят демократия. Вроде как это одно и то же, только без изма. Насчет демократии я раньше свободно понимал, например, в соцстранах была народная демократия, то есть строили такой же изм, как и у нас. Но здесь демократия другая, не народная, а еврейская, и понять труднее. Вся демократия тут делится на две половины, левую и правую. Я еще со школы помню, что левые это прогрессивные, которые борются за интересы трудящихся. Но здесь это которые борются за интересы арабов. И борются, как видно, плохо, потому что арабы совсем им не благодарны и недовольны результатами, а вон что творят. А за интересы трудящихся борются, наоборот, правые, но левые почему-то против и называют это «популизм». Это когда трудящимся обламывается, например перед выборами. (Занятно, как у меня мысли одна в другую легко перетекают… очень удачно думается, и без всякого напряжения с моей стороны…) Так где я остановился? Да, что обламывается… Например — подарки. Для меня раньше слово «подарок» относилось к Новому году или там ко дню рождения, вообще, к праздничному случаю. То есть что-то приятное и довольно редкое. А теперь слышать я этого слова не могу. Мы тут просто объелись подарками, из ушей лезут. В любой рекламе так и говорится: «море подарков». То есть купи что-нибудь, а тебе, лапочке, за это подарок. Застрахуйся — тебе подарок. Счет в банке открой — подарок. Просто утопаем в море подарков. А еще есть полуподарки. То есть купи что-нибудь по дорогой цене, а потом приплати совсем немного, и сунут еще какое-нибудь говнецо. Да нужен мне твой подарок как свинье апельсин, ты лучше бы цену спустил, чем подарок мне хреновый за мои же деньги пихать. Тем более апельсины я теперь совсем разлюбил. Вообще цитрусовые перестал есть. Хотя они здесь неплохие, и дешево… (Как это я до апельсинов доехал? Уже не помню, с чего начал, но это и не важно…) А вот яблоки плохие. Деревянистые, хотя израильтяне только такие и любят, поскольку других не нюхали… Они и помидоры признают только самые каменные, а если он мягкий и сочный, то уже не берут… Или, например, клубника. Ее тут до того усовершенствовали, такой твердой шкурой обрастили, да с колючками, что хоть месяц пролежит, для экспорта хорошо. А для еды не очень. Прочность она приобрела и размеры соответственные, а вкус и запах потеряла. Ну, запах ей как-то вернули, очень сладко пахнет, но это обман зрения. Помоешь ее, и нету запаха… Что касается запаха, то в больнице здесь даже больницей не пахнет, потому что очень чисто, все время ходят уборщики и щетками по полу возят… И ходят, и ходят… и возят, и возят… 22 Это я перед операцией так размечтался, совсем меня от вливания развезло. Врачишка мой зелененький разыскал-таки у меня перелом, и разыскал-то просто на рентгене. Сам меня туда с утра пораньше отвез, сам долго укладывал то так, то этак, предупредил, больно будет, но ты уж терпи. Я и терпел, потому что вижу, что по делу. Рентгентехник даже ворчать начал, столько он меня крутил и вертел. Ну и наконец несет снимок, а сам весь сияет. Любуется на него, показывает мне и говорит радостно: — Вот он, красавец, где затаился! Я, конечно, ничего не разглядел, но верю, что перелом у меня красавец, даже приятно. — Готовься, — говорит, — не ешь ничего, скоро буду тебя резать. И не волнуйся, все будет хорошо. А мне чего волноваться? Я и сам знаю, что будет хорошо. Полностью ему доверяю. Пришел за мной вчерашний Моти, повез. Я, конечно, сразу спросил про портрет. Порядок, говорит, я знаю, где он. Сейчас моя смена кончится, пойду и принесу. Готовь, говорит, стольник. Я боялся, что он меня закатит обратно в приемный покой, но нет, приехали в отделение, и, значит, я теперь здесь законный пациент. Подвез меня к стойке дежурной сестры, а она улыбается: — Ты вон еще не прибыл, а у тебя уже гости! Я так и крикнул: — Ирис! — уверен был, что это она, и очень обрадовался. Въехали в палату, и вижу, что не она. Около пустой кровати стоит Кармела и смотрит на нас. — Какая еще Ирис? — говорит. — Кармела! А ты как сюда попала? Стали они меня на кровать переваливать, Кармела с мускулами своими тоже сунулась помогать, и так больно мне сделала, что я криком закричал. — Не надо, — кричу, — не надо, Кармела, уйди! Она аж руки отдернула, отскочила в сторонку. Улегся я кое-как, колено к животу подтянул. Моти с сестрой ушли, а она все ахает, говорит что-то, но я, пока боль не унялась, плохо слушал. Что-то насчет того, как она испугалась, когда меня не нашла (у нее есть запасной ключ от нашей квартиры), да что соседи сказали, да как обзванивала больницы. А сама гладит меня по щеке тихонько, пугливо так. И это мне хотя и не больно, но приятности особой тоже нет, совсем у меня к ней чувство пропало. — Ладно, — говорю, — Кармела, спасибо за беспокойство, не катастрофа. Перелом шейки бедра, это сейчас запросто чинят. И врач у меня хороший. — А боли сильные? — спрашивает. — Да уж неслабые, — говорю, — но теперь недолго терпеть. — А где Татьяна? — Татьяна сейчас придет, — говорю, хотя вовсе в этом не уверен. — А меня скоро оперировать будут, так что ты ступай. Она гладить меня перестала, но не уходит. — Тебе же на работу пора? — говорю. — А я в порядке, мне ничего не надо. Не уходит, сидит. Пугливость ласковая сразу с нее слетела, улыбаться начала, а руку в свою сумку запустила. — Ты чего? — спрашиваю. Сидит, улыбается, пошевеливает в сумке рукой. — Так тебе, — говорит, — ничего не надо? — и включает свой обычный громкий смех. Что за черт, думаю, с какой стати так развеселилась. Больница все-таки. Хоть бы уж уходила поскорей, ведь и впрямь надеюсь, что Татьяна придет, совсем мне Кармела в данный момент не нужна. Хохочет и руку из сумки вытащила, держит кулаком. — А это, — говорит, — тебе тоже не надо? Разжала кулак и тут же опять зажала. А в кулаке мелькнула красная искра. Сперва ничего не понял, одна досада, надо же, вот разыгралась кобылка, да еще у постели больного. И вдруг сердце так и ухнуло. 23 Неужели он? Как, каким образом? Не может быть. Но вот же, факт, сам видел. И сразу мозги закрутились, что ей говорить. |