Книга Маленькое личико, страница 47 – Софи Ханна

Бир выпустил облако дыма и сощурился:

– К следующему разу ты уж постарайся выучить, кем была Лора Крайер и чем она занималась. Тебе надо меня расколоть из-за другого дела, которое вообще не касается ни Лоры, ни меня.

«Лора». А ведь Бир ее даже не знал. Давно ли Саймон перестал думать об Элис как о «миссис Фэнкорт»? Интерес к человеку не обязательно подразумевает фамильярность.

– На правду ведь тебе насрать? Ты просто хочешь, чтобы я сказал то, что нужно.

– В каком смысле?

– Чтобы все маленькие мусорята зажили счастливо. Тут и сказочке конец.

Да уж, конец. Сколько Саймон ни бился, он не вытянул из Бира больше ни слова.

1 октября 2003 г., среда

Cо сдавленным стоном открываю глаза. Просыпаться – настоящая мука. Снова ныряешь с головой в неотступный кошмар. Дэвида на кровати нет. В дверях стоит Вивьен: черный брючный костюм и серая водолазка. На лице, как всегда, легкий макияж. Улавливаю запах духов «Мадам Роша». Кажусь себе грязной и скверной. Я не мылась и даже не умывалась с понедельника. Волосы спутались, во рту сухо и гадко.

– Ну как, выспалась, тебе лучше? – спрашивает Вивьен.

Я не отвечаю. От слабости не могу открыть глаза, веки как свинцовые. Но не от лекарств, а от переживаний. После беседы с доктором Аллен я перестала пить ко-кодамол.

– Не хочешь искупаться, полежать в ванне? – предлагает Вивьен, натянуто улыбаясь.

Трясу головой в ответ. Пока она здесь, я не могу выбраться из постели.

– Элис, мы все страдаем – не одна ты. Но что бы ни случилось, надо оставаться цивилизованными людьми.

Слышу голос Дэвида, он в детской оживленно рассказывает что-то Личику, а вот мне о счастье заказано и думать. Я чувствую себя отверженной.

– Я хочу ухаживать за ребенком, – говорю я, и слезы, как ни стараюсь их удержать, текут по щекам. – Почему мне нельзя? Дэвид и близко не подпускает меня к маленькой.

Вивьен вздыхает:

– Девочка здорова, а Дэвид просто волнуется за тебя, вот и все. Элис, тебе не кажется, что сейчас пора за собой поухаживать? Ты столько вытерпела в эти дни.

Мне неловко от ее сочувствия.

– Долгие роды, потом экстренное кесарево сечение. По-моему, ты сейчас берешь на себя непосильный груз.

То же самое она говорила, когда я пожаловалась, как мне тяжко после смерти родителей. «Не противься горю, – сказала она тогда. – Прими его и подружись с ним. Впусти в свою жизнь и позволь оставаться сколько понадобится. Придет время, и ты сможешь с ним совладать».

Этот совет оказался самым мудрым. Все вышло так, как говорила свекровь.

– Сегодня я возьму малышку с собой, – сообщает Вивьен. – Мы отвезем Феликса в школу, а потом пройдемся по магазинам.

– Вы не хотите оставлять ее здесь, потому что не доверяете ни Дэвиду, ни мне.

– Детям необходим свежий воздух, – твердо говорит Вивьен, – он им полезен. А тебе нужна горячая ванна. Сама знаешь, совсем иначе себя чувствуешь, когда искупаешься и наденешь свежую одежду. Твои беды никуда не исчезнут, но ты словно другой человек. Если, разумеется, у тебя сейчас есть силы. В противном случае это лучше отложить.

Конечно, Вивьен хочет, чтобы я ее любила. Более того, она считает, что у нее есть право на мою любовь. Она помнит лишь о добре, что делала мне все эти годы, и забывает о том, что вчера заперла меня в детской и обращалась со мной будто с помешанной, расшатывала мою психику.

Я поворачиваюсь на бок – спиной к ней. Поняв ее мотивы, я чувствую себя дурой. Если бы я впрямь повредилась в уме, Вивьен это только на руку. Лучше бы помешалась – это означало бы, что и Флоренс никуда не исчезала. Я сразу вспоминаю благожелательную докторшу Аллен, которая решила, что я обрадуюсь болезни чужого ребенка.

– Ладно, тогда отдохни.

Вивьен твердо решила быть снисходительной к моей апатии. Наклонившись, она чмокает меня в щеку:

– Пока, дорогая, до скорого.

Закрыв глаза, начинаю считать про себя. Вивьен берет малышку с собой. Любой, кроме меня, может пойти куда захочет. А если я скажу, что собираюсь погулять с ребенком, меня непременно остановят.

Хлопает входная дверь, через несколько секунд слышу гул двигателя и, открыв глаза, смотрю на часы: без четверти восемь. Уехала. Слезаю с кровати и бреду к лестнице. Кажется, будто я пролежала не один год. Тру носком ноги серо-бурый шерстяной ковер с плотным ворсом и смотрю на длинные ряды белых дверей по обеим сторонам коридора. Это похоже на сон, где много загадочных комнат, и за каждой дверью таится свой сюжет. Почему так тихо? Где Дэвид?

Дверь в детскую приоткрыта. Что сделать сначала, сходить в туалет или прокрасться в комнату дочери? Тут и раздумывать нечего!

Вхожу осторожно, словно ступаю на запретную территорию, и подбираюсь к пустой кроватке. Склоняюсь над ней и вдыхаю запах грудничка – свежий сладкий аромат. Тяну за шнурок улыбчивое солнышко над кроватью. Звучит музыка: «Где-то по-над радугой» [25] . У меня сердце обрывается. Осталось лишь надеяться, что Флоренс страдает гораздо меньше моего.

Сдвигаю дверь стенного шкафа и трогаю стопки свежевыстиранной детской одежды, розовые, белые, желтые волны воздушной шерсти и флиса – мягкие, как облака. Но вместо умиротворения ощущаю лишь еще более острое горе.

Закрываю шкаф. Пора уходить. В этой комнате мне еще хуже. Однако я все медлю, хоть и в туалет уже не терпится. Если существует детская, значит, у меня есть драгоценная малышка. Все эти вещи связывают нас. Я сажусь в кресло-качалку в углу. Ведь я, дура, мечтала, как буду кормить в нем свою доченьку! Глажу мягкого вислоухого зайца Монти. Каждой клеточкой тоскую по Флоренс.

Наконец мочевой пузырь раздувается так, что вот-вот лопнет. Оставляю дверь в том же положении, в каком была, и тут же понимаю, что ведь никто прямо и не запрещал мне входить в детскую. Может, у меня начинается паранойя?

– Дэвид! – кричу я с лестницы.

Тишина. Меня охватывает ужас. Они все ушли навсегда. Я одна. И все время была одна.

– Дэвид?! – зову уже громче.

В ванной никого. Собираюсь поднять крышку унитаза и вдруг замечаю, что ванна наполнена водой – чистой и прозрачной, ни пены, ни масла. Мы с Вивьен обычно добавляем ароматические соли или масла, хотя бутылочки свекрови намного дороже моих. Прежде я так любила эту ванну – большую, старинную, эмалированную, кремово-белого, как здоровые зубы, цвета. В ней легко помещаются двое. Мы с Дэвидом иногда залезаем в нее вместе, если Вивьен уходит хотя бы на час. Точнее, залезали.

Интересно, в чем дело? Раньше Дэвид всегда спускал после себя воду и ополаскивал ванну. Для Вивьен это вопрос воспитания. Осторожно опускаю руку. Холодная. И абсолютно прозрачная. Никакого мыла. Почему Дэвид мылся без мыла, да еще и не слил воду?