Книга Ярче солнца, страница 57 – Бет Рэвис

Я вспоминаю, какая ярость бушевала в глазах Старшего, когда он узнал, что Лютор натворил и как долго оставался безнаказанным.

Нет. Нет.

Заставляю себя думать о том, что ждет нас в будущем.

Приземление.

Свежий воздух.

Мои родители проснутся и обнимут меня.

Больше не будет стен.

Очень медленно я поворачиваюсь спиной к телу и возвращаюсь к двери. Закрываю ее, изо всех сил стараясь не смотреть в круглое окно.

Начинаю набирать правильный код на клавиатуре у двери.

Г-о-д… [4]

Замираю.

Золотая цепочка с крестом, спрятанная под рубашкой, давит на шею, будто пытается утянуть меня все ниже и ниже. Я чувствую неодобрительные взгляды родителей, хоть они заморожены и заперты в криокамерах. Это… это сокрытие убийства.

Убийства ужасного человека, который заслуживал умереть.

Но все же человека.

Но он это заслужил.

Я думаю о мокром от слез лице Виктрии.

Уже ничего не поделать, он мертв.

Можно было бы сообщить Старшему.

Но что, если я права и это Старший…

Торопливо вбиваю оставшиеся буквы кода.

Дверь распахивается; тело Лютора вылетает наружу.

И он исчезает.

Навсегда.

Я добираюсь до уровня хранителей всего за несколько минут до того, как отключается солнечная лампа — на этот раз в урочное время, — и мчусь прямо в комнату Старейшины, распахиваю дверь его шкафа и вынимаю облачение Хранителя. По плечам его рассыпаны звезды, а кайма представляет собой планету. Эта мантия символизирует все надежды и мечты моего народа. И сегодня я хочу, чтобы они стали явью.

Включаю вай-ком и делаю общий вызов.

— Всем жителям «Годспида» немедленно подняться на уровень хранителей, — говорю я и отключаюсь.

Не хочу тратить время на слова.

Стаскиваю одеяние с вешалки и накидываю на плечи. Раньше мне казалось, что оно мне велико. Сегодня я стою, выпрямившись, расправив плечи и выпятив грудь, — и теперь оно сидит на мне как надо.

Через несколько минут начинают прибывать люди. Эми здесь не будет; она ни за что не пойдет в такую толпу — и хоть я рад, что она в безопасности в своей комнате, мне бы хотелось сбежать от всех остальных жителей «Годспида», самому отвести ее на мостик и чтобы больше никого не было рядом.

Люди тяжело шагают по металлическому полу и громко переговариваются — ничего общего с тем тихим, вежливым шепотом, что звучал в Большом зале в последний раз, когда всех созывал Старейшина.

Чтобы явились все, понадобится некоторое время. Я слышу, как Шелби и остальные корабельщики организовывают толпу так, чтоб всем хватило места. Еще они позаботятся о том, чтобы встать рядом с теми из жителей, кто может начать буянить. Пока идет подготовка, я сажусь на кровать Старейшины. Вдыхаю. Выдыхаю. Я не хочу выходить туда и говорить с ними, с такой огромной толпой, но без слов не обойдешься. Придется пройти через это.

Раздается стук, я встаю и открываю.

Скользнув внутрь, Шелби закрывает за собой Дверь. Сначала я удивляюсь, откуда она знала, что я буду здесь, а не в своей комнате, а потом понимаю: она, вероятно, всегда предполагала, что я Живу здесь. Это ведь комната Старейшины, и неважно, взял я это имя или нет, — теперь она принадлежит мне.

— Я… ой, — говорит она, увидев меня.

— Да?

— Гм… думаешь, это разумно?

— Что? — Прослеживаю ее взгляд. Облачение? Старейшина его надевал.

— Да, но…

— Что ты хотела мне сказать?

— Думаю, все уже здесь, командир, — говорит Шелби, расправляя плечи.

На мгновение мне кажется, что облачение вот-вот меня проглотит. Заставляю себя выпрямиться и переступаю порог.

Тишина волной накрывает толпу: самые ближние замолкают сразу же, а те, кто стоит подальше, — вслед за ними. И вправду толпа. Я не представлял себе, как это много — две тысячи человек, — если все они смотрят на тебя.

Под их взглядами я иду к возвышению, которое корабельщики для меня поставили.

— Идиот! — раздается вдруг вопль в переполненном зале.

Все расступаются, давая дорогу, и по получившемуся проходу вышагивает Барти.

— Какое право ты имеешь это надевать? — кричит он. Лицо у него раскраснелось до самых кончиков ушей.

— Я… — осекаюсь. Я не могу сказать, что я — Старейшина… ведь официально я этот титул не принял. А облачение может надевать только Старейшина.

В итоге уже не важно, что мне нечего ответить Барти. Как только он оказывается в непосредственной близости, то толкает меня так сильно, что я отлетаю спиной к стене.

— Какого… — начинаю я, но мои слова тонут в его крике.

— Неужели мы будем мириться с этим?! — начинает он, обращаясь к толпе. — Как этот мальчишка осмеливается собирать нас тут и вышагивать перед нами в одежде Старейшины? Он — не Старейшина, не наш командир!

В ответ звучат крики одобрения.

Не все, конечно, кричат, но голосов достаточно. Достаточно, чтобы этот звук вихрем завертелся в моем мозгу, впитываясь в память, как вода в губку.

— Мы заслуживаем нового лидера. Которого сами выберем!

Я хватаю Барти за локоть и разворачиваю к себе лицом.

— Ты что творишь?

— Твою работу, — скалится он.

— Я сам могу ее делать! — ору я в ответ.

— О, да неужели? — Он с силой толкает меня, и я снова врезаюсь в стену.

Теперь Барти начинает говорить тише — все и так его слушают. У него получается призывать к молчанию лучше, чем у меня. Для меня они замолкали, но на этом все, а его они по-настоящему слушают. Каждое слово.

— Ты хоть что-нибудь сделал с тех пор, как умер Старейшина? Ничего.

— Я отменил фидус!

— Не все этого хотели! Что ты сделал для них? Бросил сходить с ума в собственных домах. Или умирать на улицах. Ты заметил, скольких из нас здесь нет? Заметил, сколькие не работают? Люди сломлены, напуганы, одиноки. Тебе вообще есть до этого дело?

— Конечно, есть!

Барти отходит на шаг назад и измеряет меня взглядом, сверху вниз.

— Ты не можешь быть Старейшиной, если ты все еще Старший, — говорит он наконец, спокойно и тихо, но так, чтобы слышали все. И, — добавляет еще тише, только для меня одного: — ты не можешь быть Старейшиной, если Эми тебе важнее «Годспида».