Книга Дочь воина, или Кадеты не сдаются, страница 29 – Елена Звездная

— Стой здесь!

И испарился. Ну не совсем испарился, а просто метнулся тенью, исчезая из поля зрения. Странные они тут, и я пошла вперед — разыскивать главного тар-эн.

Бродила я недолго. Вскоре услышала гортанные разговоры, пошла на звук и вышла к рубке управления. Воины при виде меня тормозили, пристально смотрели, особенно уделяя внимание прозрачному топику, но никто не произнес ни звука. Лавируя между высоченными и мускулистыми, добралась до отца, вполоборота сидящего за пультом управления и молчаливо наблюдающего за моим приближением.

Несколько секунд потрясенно смотрела на экран, потом вспомнила, зачем, собственно, пришла, и решительно заявила:

— Драсти!

Папандр что-то понажимал — слишком быстро для моего восприятия. Мне на миг вообще показалось, что его ладони растворились в пространстве, затем, крутанувшись в кресле, отче развернулся ко мне, скрестил руки на груди и произнес:

— Твой внешний вид оставляет желать лучшего, дочь.

Так, значит, да? Вскинула подбородок и ехидно ответила:

— Это же к лучшему — усерднее будут сражаться за меня, отец.

Хассар оценил пассаж, но ответ был далек от моих ожиданий:

— Ты выглядишь как доступная женщина. Это не распаляет интерес, это отвращает.

Кажется, меня воспитывать пытаются.

— Еще лучше. — Я нагло улыбнулась. — Значит, останусь старой девой, что меня более чем устраивает.

Взгляд хассара вновь стал насмешливым — он потешался надо мной, как потешался бы посторонний человек, но никак не отец. И я впервые почувствовала себя в совершенно враждебном окружении… Потому что раньше рядом со мной всегда находились мама, или Мика, или свои ребята из группы, а сейчас… Зато стыдно ни перед кем не будет!

— Я вообще с вопросом, — нагло заявила отцу.

Черные глаза предка внимательно изучали мое лицо, затем я услышала:

— Киран, как моя дочь, ты обязана подчиняться традициям Иристана. Традиция первая — женщина не оголяется.

И сказано это было так, что мне вдруг стало холодно. Ничего, выдержу.

— Это все? — поинтересовалась я.

Как оказалось, не все.

— Женщина не говорит, пока к ней не соизволят обратиться.

— Ого. — Знала, что все плохо, но чтобы настолько.

Папандр кивнул и продолжил:

— Голос женщины тише шелеста трав.

Вдох-выдох и мрачно резюмирую:

— Полный абзац!

Отче напрягся, выдавая начинающее просыпаться в нем глухое недовольство моим поведением, и меня продолжили воспитывать:

— Женщина не пачкает уста грязными выражениями.

Уста? Это он про губы?

— Они чистые, только помыла, — «обрадовала» родителя.

И услышала:

— Язык женщины — покорность.

— Это перебор, папандр, — не сдержалась я. — Язык — это язык, покорность — это уже из области психологических отклонений!

На меня молча смотрели несколько долгих минут, вынуждая едва ли не поежиться от столь неприязненного внимания, а затем отец произнес:

— Женщина не смеет поднимать голос на тар-эн.

Я смею! Это первое, и кстати:

— А я не женщина.

Никогда этим не гордилась, но сейчас просто не удержалась. И очень сильно пожалела об этом, потому что поведение воинов изменилось мгновенно — на меня и до этих слов смотрели, но теперь взгляды были иные. Совсем. И я зря вообще так оделась. Отец чуть заметно скривился, и в помещении сразу стало значительно меньше народа. И пятнадцати секунд не прошло, как в рубке остались я, папандр и Дьяр.

— Не стоит кричать об этом, — медленно, растягивая слова, произнес отец. — Если твоя нетронутость будет предана огласке, я буду вынужден отдать тебя Нрого.

— Меня сейчас просто стошнит, — честно призналась я, разворачиваясь и планируя свалить отсюда подальше.

В идеале вообще с корабля.

А кстати! Хорошая идея.

— Киран, мне не нравится выражение твоего лица, — произнес папандр.

В каюту меня сопроводило трое воинов. От их липких, неприятных взглядов хотелось почесаться, а потом и помыться. И едва я вошла к себе, с наслаждением захлопнула дверь. Затем долго и прочувствованно ругалась и пошла мыться.

Стоя под ледяной водой, старалась не думать, просто не думать обо всем этом. Потому что при одной мысли злость не закипала, она клокотать в душе начинала. Ненавижу!

Я никого не хотела больше видеть сегодня, но, когда вышла из душа, узрела отца, восседающего на стуле. Едва успела поплотнее в полотенце замотаться.

— Киран, — рокочущий голос словно заполнил все пространство моей каюты, — ты недопустимо повела себя с воином шестой руки МакОратом.

Стою и молчу… Ручейки воды от мокрых волос стекают вниз по спине. Надо было бы режим сушки включить в душе, но не люблю следующего за этим ощущения сухости на коже и предпочитаю вытираться сама. Вот и стою.

— Дочь слышит мои слова? — вопросил хассар.

— Да, — отвечаю, едва сдерживая ярость.

Отца мое мокрое состояние ничуть не озаботило. Ну как же — воспитательным процессом занялся, впервые за восемнадцать лет.

— Ты должна знать — воины Иристана отличаются… темпераментом, — начал отче. — Он мог не сдержаться и коснуться тебя. В этом случае я убил бы воина и наказал тебя.

Даже так… как любопытно. Но продолжаю молчать.

— Ты более не покинешь каюту.

Кивнув, шмыгнула носом, так как прохладненько уже — стою-то мокрая.

— И будешь молчать в присутствии воинов!

Пришлось опять кивнуть.

— Отдыхай! — Сие было последнее слово в беседе дочери и отца.

После его ухода у меня отрубило связь на сейре — сомневаюсь, что случайно.

За ужином я распила бутылочку красного дорогого вина и после половину ночи жаловалась зюзе, вторую половину звала Ихтиандра. Не пришел.

* * *

Третий день я провела в одиночестве, упиваясь жалостью к себе, любимой, и чтением книг об устройстве первобытно-патриархальных обществ. После ознакомления с очередным отсталым госустройством снова предавалась жалости к самой себе. Наутро дня четвертого в дверь постучали. Воины теперь постоянно стучали, после чего спрашивали разрешения войти. На меня они старались вообще не смотреть, что наталкивало на размышления о папочкиной крутости. Однако мне было искренне плевать, насколько он крут, и, откровенно говоря, нравилось доводить воинов. И потому, откинув край одеяла так, чтобы открыть одну ножку, войти разрешила.

Три суровых воина вошли и оторопели. Я невинно покачала обнаженной ножкой. Воины разом посмотрели мне в глаза. Не знаю, почему, они все время чего-то ждали, но не получали от меня никаких объяснений и заводились от этого еще сильнее, практически пожирая меня глазами. Правильно — трогать-то меня нельзя, папандр убьет.