Книга Пасадена, страница 6 – Дэвид Эберсхоф

— Он пришел.

— Ну и как?

— Замерз.

— Мистер Брудер, хотите вы сказать? — поинтересовался Блэквуд.

— Я сказала ему, что вы приехали.

— И что же он?

Пока Брудер дошел до дому, Блэквуд уже успел обсохнуть и чуть было не заснул, но шум океана, ворвавшийся в открытую дверь, заставил его сердце подпрыгнуть.

— Там леопардовая тебя дожидается, — сказал Брудер, и Пэл послушно вскочил, застегивая комбинезон. — Девочка… Ты с ней быстро разделаешься. Только смотри, она, похоже, с пузом.

Пэл взял у Зиглинды два ножа и палку, висевшую на кожаной тесемке рядом с книжной полкой.

— Пойди с ним, — велел Брудер девушке, стряхивая с себя воду, и Блэквуд первый раз заметил в нем что-то волчье, может, оттого, что глаза его блестели желто, по-звериному. Блэквуд подумал, что с этой деревенщиной он, пожалуй, сумеет провернуть хорошую сделку. Пэл и Зиглинда молча вышли, на пороге их встретили порывы ветра.

— Дети не любят, когда она полная.

— Простите…

— Когда акула с животом. Оттуда может выпрыгнуть живой акуленок.

Дом, состоявший из крошечного подобия жалкой гостиной и спальни за камином, где еле-еле помещалась кровать, казалось, был тесен Брудеру.

— Для чего вы приехали, мистер Блэквуд?

— Просто так… Скажем, с дружеским визитом.

— В такой вечер, по-моему, лучше дома сидеть.

— Я и ехал домой, но решил, что все-таки загляну к вам. Вдруг вы что-нибудь надумали?

— Я надумал, еще когда мы с вами утром разговаривали. Это моя земля, — сказал Пэл и, помолчав, добавил: — И мой дом.

— Верно, но вот только времена сейчас интересные. Все меняется — места, люди, вещи. Ведь скоро наступит вторая половина двадцатого века, и, как говорят, она совсем не будет похожа на первую.

— Так говорят, да?

— Я тоже так думаю. А еще говорят, что война кончится.

— Понятно, кончится. Войны всегда кончаются.

— Но уже совсем скоро, мистер Брудер. Через год, самое большее — полтора. Я вот что хочу сказать: вам, возможно, надо подумать о том, как подготовиться.

— К чему это подготовиться?

— К жизни после войны.

— Я с последней войны готов к этой жизни.

Блэквуд никак не мог понять, что не так с его собеседником: его правильная речь не вязалась со скупыми движениями; от его крупного тела веяло спокойствием и сдержанностью. Брудер напоминал настоящего первопоселенца Запада, и Блэквуд, глядя на него, как будто видел перед собой ожившего героя калифорнийской истории.

— Я вижу, вы заинтересовались книгами, мистер Блэквуд. Нравится Гиббон?

— Я не силен в истории. Вот числа и тому подобное — это мое. Сложение, понимаете?

— А вы ведь не из Калифорнии.

— Как вы догадались?

— Я сразу заметил, что вы, должно быть, с востока.

— Я уже больше десяти лет живу в Пасадене. Некоторые говорят — я больше калифорниец, чем многие другие.

Брудер стянул с себя мокрый свитер, тугой ворот обтянул голову, и опять стал виден четкий профиль кинозвезды и темный, почти черный, шрам. Бывало, из-за своего мальчишеского вида Блэквуд чувствовал себя недостаточно солидным; тогда он вставал перед зеркалом и воображал себя совсем с другим лицом — крупным, мужественным, наподобие того, какое было у Брудера: волосы до того густые, что в них руку не запустишь, профиль, как будто выбитый на граните, твердый подбородок. Брудер, скорее всего, даже не осознавал этого, и тонкокожий Блэквуд чувствовал себя так, точно его блоха кусала, — до того ему было неуютно рядом с ним.

— Вы из Пасадены? — спросил Брудер, расшнуровывая и снимая ботинки, чтобы поставить их сушиться у огня. — Далековато отсюда.

— Не так, чтобы очень. На «империал-виктории» всего несколько часов.

— Помню времена, туда было не меньше суток езды.

— Ездили?

— Можно так сказать. Давно уже.

— Тогда вы ее не узнаете. Сейчас это самый настоящий город. По старому руслу до самого Лос-Анджелеса проложили бетонную дорогу в целых шесть полос. А теперь, говорят, ее будут тянуть до Санта-Моника-Бич.

— Да, слышал.

В камине вспыхнул язык огня, треснуло эвкалиптовое полено, собеседники помолчали; наконец Блэквуд кашлянул и сказал:

— Я готов купить.

— Я не буду продавать.

— Почему?

— Я из «Гнездовья кондора» никуда не уеду.

— А вам не кажется, что когда-нибудь эта зимняя рыбалка и ковыряние в грядках с луком может и надоесть?

— Я собираюсь умереть здесь, мистер Блэквуд.

— То есть хотите, чтобы вас здесь похоронили?

— Такого я не говорил.

Разговор принимал неприятный оборот, чего Блэквуд очень не любил, поэтому он решил зайти с другого конца:

— Хорошо, подумайте тогда о вашей дочери.

— О моей дочери?

— Да, о Зиглинде.

Брудер сидел не шевелясь, сжав губы так сильно, что они начали белеть. Немного погодя он протянул руку и осторожно отломил веточку розового коралла, который стоял на книжной полке.

— Извините. Но ее ведь, кажется, так зовут?

— Вам вообще-то никто не говорил, что Зиглинда — моя дочь.

— О, конечно! Простите, я ошибся, мистер Брудер. Но скажите мне, пожалуйста, что это за имя такое — Зиглинда? Довольно необычное для девушки в наше время. Оно есть у вас в роду?

— По-моему, вам пора ехать, мистер Блэквуд. «Гнездовье кондора» не продается.

— Надеюсь, я вас ничем не обидел?

— Вы не сказали ничего такого, о чем я буду вспоминать утром.

— Возьмите, пожалуйста, мою карточку. Вдруг вы все-таки передумаете?

— Я не передумаю.

— Ну, пусть лежит на всякий случай, — сказал Блэквуд и положил карточку рядом с подвеской, искусно вырезанной из коралла и прикрепленной к кожаному шнурку. Он поднес коралл к глазам и увидел вырезанные на нем слова, которые не смог прочесть в тусклом свете. — Красивая штучка, — заметил он, держа ее на ладони между своим лицом и лицом Брудера.

Брудер взял подвеску и сжал в ладони.

— Да, красивая, — ответил он как-то отстраненно, словно на миг мысли его унеслись куда-то далеко.

Блэквуд хотел пожать ему руку на прощание, но Брудер сидел не шевелясь, уставившись стеклянным взглядом в стену. Он ничего особенного не рассматривал: Блэквуд стоял рядом и слышал, что дышат они в одном ритме — вдох-выдох… Блэквуду не хотелось уезжать вот так сразу, и, пока Брудер не очнулся от своей задумчивости, он снял с полки том Гиббона. Как-то раз Суини Вонючка посоветовал его прочитать, но разве у Блэквуда найдется столько времени? Блэквуд и Брудер были совсем рядом, почти касались друг друга плечами. От Брудера остро пахло солью и рыбой. Над океаном полыхнула молния, и лампочка, висевшая на проводе, вдруг погасла. В доме сразу стало черно, но лампочка тут же снова загорелась тусклым желтым светом. Блэквуд открыл книгу и увидел, что весь форзац исписан одним и тем же именем: «Зиглинда!», «Зиглинда!», «Зиглинда!». Внизу кто-то нацарапал: «Вот эта книга моего брата, Зигмунда, и больше никого, а любого, кто помнет хоть страницу или размажет на ней чернила, я прокляну навсегда, до самой смерти! И даже потом!» Надпись была помечена «1914». Числа были стихией Блэквуда, и он сразу заметил, что даты не совпадают.