Онлайн книга «Не родись красивой, или Точка опоры»
|
И еще почему-то вспомнила ее фразу о том, что грехи отцов ложатся на детей до седьмого колена. «Это несправедливо», – сказала Екатерина Дмитриевна. Я удивилась. Она не боится критиковать бога? Впрочем, возможно, она атеистка и в бога не верит. Но тогда она не должна верить в проклятия, преследующие человеческий род. Я улеглась на диване и закрыла глаза. В памяти возникла комната, которая в детстве казалась мне очень большой. Родители называли ее «зал». Я вернулась со двора, где мы играли с Иркой, а дверь в квартиру оказалась не запертой. Раньше, двадцать лет назад, мы никогда не запирали двери. Считали, что бояться некого… – Саша, она ни в чем не виновата, – сказала бабушка. Я обрадовалась. Бабушка у нас! Хотела кинуться к ней, но бабушка говорила таким непривычным больным голосом, что я вдруг испугалась. И застыла в прихожей. – Я знаю, – ответил человек, которого я привыкла называть отцом. Только мне всегда казалось, что ему это слово отчего-то не нравится. – Она просто ребенок, – убеждала бабушка. – Ей всего пять лет! «Значит, разговор обо мне», – догадалась я. – Я знаю, – повторил отец. И добавил каким-то треснувшим голосом: – Я ее видеть не могу. Я на цыпочках вернулась к двери, открыла ее и вышла на лестничную клетку. Уселась на ступеньку и просидела там очень долго. Эта фраза запала мне в душу на всю оставшуюся жизнь. Мой отец меня видеть не мог. Наверное, я это понимала и раньше. Во всяком случае, я старалась никогда не оставаться с ним в комнате один на один. Отец смотрел на меня пристальным прищуренным взглядом, и мне от этого становилось очень страшно. Мне все время казалось, что он придумывает какой-то особенный способ наказания за проступок, который я пока не совершила, но вполне могу совершить. А мама в такие минуты выглядела подавленной и бледной. Она становилась ко мне очень строгой и никогда не целовала при отце. Она вообще целовала меня тайком, украдкой, когда никто не видел. И от этого мне казалось, что мы обе совершаем что-то недостойное, некрасивое, почти преступное. Впрочем, она заметно охладевала ко мне по мере моего взросления, а когда мне стукнуло пятнадцать, охладела окончательно. Мы жили в одной квартире так, как живут соседи в коммуналке: практически не разговаривая. Потом я уехала учиться в Питер, а мама ударилась в религию. Духовных братьев и сестер я очень не любила, потому что было у меня нехорошее подозрение на их счет. По-моему, их привлекала не столько мама, сколько прекрасная квартира в центре города. Мама пару раз подъезжала ко мне с разговорами о приватизации, но я отказала наотрез. Приватизация! Господи, да она и слова такого самостоятельно выговорить не могла! В общем, с духовными родственниками я вскоре разобралась. Осталось разобраться с родственниками кровными. Отец разошелся с мамой очень давно. Мне тогда было лет восемь, не больше. Нужно отдать ему должное: квартиру он оставил нам, не сделав никаких попыток ее разменять. Правда, алименты не платил, да мама их и не требовала. Жили мы трудно, до тех пор, пока я не начала работать. Работать я начала рано, еще в музучилище. Устроилась на полставки концертмейстером в музыкальную школу недалеко от дома. Работа была не слишком тяжелой, зарплата ей вполне соответствовала. Жить стало чуть полегче. Потом бабушка уехала в Израиль и начала свое стремительное шествие к вершинам творческого и финансового благополучия. Именно она оплатила мою учебу и пребывание в славном городе Петербурге. Помогала она и тому человеку, которого я в детстве называла отцом. Правда, в сознательном возрасте я от этого слова отказалась. И если мы встречались на улице, то называла его вежливо: Александр Яковлевич. Он женился почти сразу после того, как ушел от моей матери. У них с новой женой родилось двое сыновей, но я с моими формальными братьями не общалась никогда. И не потому, что не хотела. Не хотел этого Александр Яковлевич. Наверное, он до сих пор не мог меня видеть. Я усмехнулась, не открывая глаз. Впрочем, эта антипатия не помешала ему явиться ко мне на работу после того, как он узнал, что наследство бабушка поделила на две части. – Ты не имеешь на эти деньги никакого права, – сказал он высокомерно. – Это решать не вам, а бабушке, – ответила я. – Если у тебя есть хоть капля совести, ты от этих денег откажешься. – Так решила бабушка, – повторила я упрямо. И стояла на своем вовсе не из-за денег. Вам нравится быть человеком второго сорта? Вот и мне не нравится. Я ничем не хуже двух его сыновей. И я ни в чем перед ними не виновата. Зазвонил телефон. Минуту я лежала неподвижно, соображая, какой это аппарат. Если городской, то подходить не стану. Но звонил не городской телефон, а мой маленький мобильник. Поэтому я со вздохом присела на диване и потянулась к джинсовой куртке, лежавшей в кресле. Этот номер известен очень немногим людям. Тем людям, которых я вполне могу назвать близкими. Хотя я и не люблю разбрасываться этим словом… Я включила маленький телефон и поднесла его к уху. – Да… – Он в городе, – сразу сказала Ирка. Я пожала плечами. – Пускай. – Недавно был у меня на работе. – Ничего страшного, – терпеливо повторила я. – Как ничего? – повысила голос Ирка. – Ты, что, не соображаешь? Через пару дней он будет знать весь расклад! Я вздохнула. – Я беру отпуск за свой счет и еду к тебе, – сказала Ирка решительно. – Нет. Она опешила. – Ань, об этом по телефону не поговоришь… – Не о чем говорить, – отрезала я. – Собираешься все взять на себя? – спросила Ирка деловито. – Ну, не такая я героиня. – Может, ты и сядешь? – продолжала язвить Ирка. – Так сказать, ответишь по всей строгости? Она сменила тон и сердито спросила: – Ты дура, да? Я потерла рукой щеку. В голове правила летняя лень, и никаких панических эмоций раздраженный Иркин голос у меня не вызывал. – Ир, ничего страшного не происходит, – произнесла я терпеливо. – Пускай копается. – Как это?! – Он хочет все выяснить для себя, – оборвала я подругу. Помолчала и примирительно добавила: – Такой уж он человек. Все ему надо знать. |