Книга Американец, или Очень скрытный джентльмен, страница 66 – Мартин Бут

— Понятно. — Она на миг призадумывается. — Знаете кто?

— Молодой мужчина, европейской внешности. Худощавый, примерно вашего роста. Брюнет. Вблизи я его не видел. Ездит на синем «Пежо-309» с римскими номерами.

— Это, видимо, ваша проблема, не наша, — говорит она уверенно. — Но тем не менее спасибо, что предупредили.

Она допивает кофе.

— Я схожу в туалет, — говорит она, поднимаясь. — Подождите меня, пожалуйста.

Чемоданчик она берет с собой. Я тут ничего не могу поделать. Она перехватила инициативу, переиграла меня, поймала меня в момент отрешенности и замешательства. Сразу видно, с готовностью убеждаю я себя, пришло время уйти на покой. Я жду. Больше мне делать нечего. Теперь все сводится к доверию и недоверию. Рука сжимает в кармане вальтер, я внимательно слежу за парковкой, за дверью в туалет в конце зала, за другими посетителями.

Через несколько минут она возвращается.

— Поехали?

Это не вопрос, а приказ. Я принужден встать, и мы выходим.

— Вам ваша штучка не понадобится, — замечает она, пока мы шагаем к припаркованным машинам. Выбранное ею слово звучит почти комично. Можно подумать, мы разыгрываем сцену из детективного сериала.

— Никогда не знаешь заранее.

— Это верно, но синего «пежо» я здесь не вижу. Она останавливается возле большого «форда». За рулем мужчина. У него короткие светлые волосы, на нем плотно прилегающие темные очки — того типа, какие носят американские дорожные патрульные. Жужжит электроподъемник, стекло опускается.

— Салют! — обращается он ко мне. Очень может быть, что американец.

— Здравствуйте.

Я не снимаю ладони с вальтера в кармане. Обе его руки лежат на руле. Он знаком с правилами поведения в нашем мире и строго их придерживается.

— Порядок? — спрашивает он у девушки.

— Все замечательно, — отвечает она. Интересно, может, и она американка?

Его правая рука исчезает из виду. Я выгибаю запястье и большим пальцем взвожу курок. На таком близком расстоянии пуля с легкостью продырявит дверцу, опущенное стекло, внутреннюю обшивку и его грудную клетку.

— Оставшаяся сумма.

Он подает мне конверт. Вроде все в порядке.

— Мы добавили шесть штук, — говорит девушка. — Можете купить себе таймер — сколько осталось до пенсии.

И тут, к моему изумлению, она вытягивает шею и быстро чмокает меня в щеку сухими губами. А ведь это могло быть уловкой, к которой я был совсем не готов.

— Ну как, уже свозили свою подружку в луга?

— Пока нет.

— Обязательно давайте.

«Обязательно давайте», а не «обязательно свозите». Точно, американка.

Заводится двигатель «форда». Она садится на переднее сиденье, забрасывает чемоданчик на заднее.

— До свидания, — произносит она. — И поосторожнее, слышите?

Водитель поднимает руку на прощание.

Машина сдает назад, выезжает со станции и теряется на автостраде. Я с облегчением выдыхаю, снова ставлю вальтер на предохранитель, подхожу к «ситроену», сажусь, проезжаю под поднятым шлагбаумом и оказываюсь на проселке.

Дорога петляет среди виноградников. Я остаюсь настороже, хотя очень хочется расслабиться. Изделие забрали. Я отошел от дел. Но не тут-то было. Как сотрудник, которому на следующий день после корпоративной вечеринки приходится вернуться в офис и прибраться в бумагах, я тоже должен устроить последнюю приборку — разделаться с выходцем из тени. Только когда он исчезнет или когда я от него скроюсь, все будет закончено.

Через два часа, уже дома, после очень кружного возвращения, я аккуратно вскрываю конверт. В нем нет никаких проводков, приклеенных к липкой ленте, никаких подвохов, только лишние шесть тысяч американских долларов. Американцы совершенно непостижимые люди.

Я возвращаюсь домой из банка «Рома» на Корсо Федерико II, и по дороге меня перехватывает Галеаццо. Он требует, чтобы я немедленно зашел к нему в лавку. Он привез новую партию книг от своего таинственного поставщика на юге. Их доставили на грузовике в четырех больших чайных коробках, на которых нацарапано карандашом «Цейлонский чай высшего качества».

— Коробки принадлежали той самой старушке. Она распродает книги. Бедняга при смерти и хочет умереть ничем не обремененной.

— Дама из колоний, — замечаю я, разглядывая коробки, выстланные изнутри фольгой.

— Вот что я вам хотел показать, — продолжает Галеаццо, беря со столика у окна один из шести томов. — Вас это заинтересует.

Переплет из зеленого сукна, кожаный корешок с золотым тиснением. Я поднимаю книгу к свету. Это «Жизнь Сэмюэля Джонсона» Босуэлла под редакцией Хилла. Я открываю книгу на титульном листе — издание Оксфордского университета, 1887 год.

— У вас полный комплект?

— Полный.

Он поглаживает стопку на столе.

— Достойная вещь.

— Еще бы! Вы взгляните на форзац.

Я снова раскрываю книгу: на темно-зеленой бумаге — белый экслибрис, напечатанный со стального клише. С обеих сторон по нарциссу. Вдали между ними — холмы и скрытый дымкой город, река излучинами сбегает на передний план, на котором изображен свиток, а за ним — здание Парламента и Биг-Бен. На свитке надпись: «Из книг Дэвида Ллойд-Джорджа».

Высокомерие этого старого бабника, канатоходца от политики, либерала, филантропа и волокиты меня просто изумляет. Валлийский крестьянин, шахтерский Дик Уиттингтон пометил каждую книгу в своей библиотеке этим знаком презрительного превосходства. До чего же мелкие людишки, вскарабкавшиеся на политический трон, любят раздуваться, как павлины. И они действительно как павлины: яркие хвосты и перья, и ничего больше.

— Ну как вам? — спрашивает Галеаццо.

— На мой взгляд, — отвечаю я, — великолепный пример того, сколь абсурдна всякая власть.

Галеаццо явно обескуражен. Он рассчитывал, что я похвалю его находку, его библиофильский успех. Я начинаю его утешать.

— Это, разумеется, очень ценное приобретение. Найти полный комплект на Юге Италии, в таком прекрасном состоянии — это по силам только опытному и неутомимому охотнику за книгами. И тем не менее это самая непристойная порнография во всей вашей лавке.

Мне известно, что у Галеаццо есть частная коллекция итальянских эротических изданий, по большей части откровенно проиллюстрированных; он держит ее в спальне, и я не видел из нее ни единой книжки — так что это заявление производит должный эффект. Он таращится на меня как на шута.

— Это же литература! — восклицает он. — Высокая литература!

— Непристойность и порнография — это не обязательно рассказ о том, как мужик и две девицы обсасывают друг дружке интимные места, — возражаю я. — В любом уголке мира политики больше разврата, чем во всех кварталах красных фонарей Неаполя, Амстердама и Гамбурга, вместе взятых.