Онлайн книга «Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь!»
|
На каждом привале Розмич и Ловчан показывали белозёрцам свои уменья, сами тоже учились, хотя мастерство Полатовых дружинников особых восторгов не вызывало. Всерьёз удивляли только трое, братья, по всему видать, — Вейк, Кеск и Норемб [50] . Эти были из белозёрской веси, из свиты Арбуя. Низкорослые и блеклые, как и всё племя, но хитрющие, словно стая лис. Они полагались исключительно на ловкость. Легко уходили от размашистых ударов, сами норовили ударить так, чтобы покалечить противника, а лишь после дорезать, как домашнего поросёнка. Розмич не испытывал к вепсам жгучей неприязни, как вначале, но запоминал их повадки, следил пристально. Кто знает, вдруг однажды действительно придётся вернуться в Белозёрье? Если Олег не убедит Полата… следовать Рюрикову завету, о котором все были наслышаны уже на другой же день после кончины властителя. В том, что Олег убеждать будет, Розмич не сомневался. Погода портилась всё чаще. Солнце с самого утра норовило прикрыться тяжёлым покрывалом туч. Ветер стал холодней, зло срывал с деревьев золотистую листву и бросал под копыта белозёрских лошадок. Небо, глядя на умирающую природу, плакало. Зато дичь не переводилась, всё так же лезла под стрелы. Пару раз удалось завалить лося, а однажды подняли кабана. С этим пришлось повозиться — старый, поднаторевший в боях секач удирать не собирался и расставаться с жизнью не хотел. Едва не поймал на клык Боряту, растерзал подвернувшуюся лошадь — благо, вели запасных в поводу. Кабана всё-таки пересилили, но мясо есть не смогли — слишком старое, никаких зубов не хватит, чтобы прожевать. Овсом для лошадей разживались в редких деревеньках. Полат не предлагал селянам ни дирхемов, ни другой платы, брал просто так, поясняя: — Из княжьей дани вычтите. Розмич сперва удивлялся: как можно распоряжаться чужим достатком?! После привык и заморачиваться прекратил. Увлечённый дружинной жизнью, потешными боями и нескончаемыми воинскими байками, он вообще перестал мыслить. Не насторожился и когда один из Арбуевых подручных рассказывал о страшном звере, поселившемся близ Белозера. По словам вепса, не то волк, не то медведь рвал зазевавшихся грибников и охотников. — Мой брат, — не скрывая ужаса, говорил он, — за несколько дней до нашего отъезда на этого зверя напоролся. Вернулся с разодранной грудью, едва живой от пережитого испуга. Раны его посмотрели — ничего смертельного. Но когда уходил, брат уже на пороге иного мира стоял. Знахарка только головой качала — помочь нечем. — Почему? — спросил кто-то. — Почему умирал-то? Вепс пожал плечами, ответил с болью в голосе: — Сначала думали, от испуга. А знахарка кровь на язык попробовала, сказала — гниёт. Значит, когти у зверя ядовитые. В тот день ещё семеро пропали, найти уже не чаем. Вернусь — сам облаву устрою. Отомщу. Умру, но отомщу. Не спохватился, и когда Спевка одного подловил… Молодой дружинник глядел зло, к оружию даже не тянулся, но язык был острей любого меча: — Я всё равно заставлю! — Чего? — недоумённо протянул Розмич. — За Птаха ответить заставлю! Не сегодня, так завтра! Не в этот раз, так в следующий! — Успокойся, горячий. Научись для начала в глаза врагу смотреть, а не в… не со спины заходить. — Не тебе меня учить! Я видел Птаха, когда его обмывали! — И что? — У него полоса на груди, но умер от другого! Сердце-то со спины пробито было! И не мечом, а ножом! — Послушай, ты! — взъярился Розмич, схватил щенка за грудки. — Меня той ночью в Белозере не было! И люди мои, как пить дать, в дом Жедана не приходили! Не я в смерти Птаха повинен, ясно? Спевка не ответил, только зашипел злее тысячи гадюк. И едва Розмич разжал руки, скрылся из виду. Больше встречи не искал, а то, что взглядом спину сверлил, алодьского дружинника не волновало. Нравится — пусть смотрит. Нападёт — поговорит иначе. Так и шли. День за днём. Час за часом. …Настойчивые расспросы про Алодь подозрений тоже не вызывали. В желании узнать больше о славном городе ничего особенного нет. Стремление преуспеть в боевых премудростях также понятно — вдруг да придумали соратники и такое, что способно облегчить нелёгкое бремя войны, сделать дружинников в сто раз удачливей? А обыкновенные байки из жизни гарнизона и города — вообще не в счёт. Так что Розмич не удивлялся, рассказывал не задумываясь. Лишь один вопрос, заданный беловолосым Вейком, озадачил всерьёз: — А что княгиня Риона? Как дочь столь далёкой земли очутилась в этих краях? — спросил он. Розмич о таком никогда не задумывался. Ну да, живёт в Алоди заморская баба, и что? Мало ли их… баб. — А ведь правда… — задумчиво пробормотал Олегов дружинник. — Откуда она взялась? Все взгляды тотчас обратились к кульдею. Рыжебородый Ултен мгновенно посерьёзнел, приосанился. По тому, как преобразилось его лицо, дружинники поняли: в этой истории без Иисуса Христа, святого Патрика и ихней Бригитты не обошлось. И тут же пожалели, что сказанное слово обратно в рот не запихнуть. Так что неспроста говорят, язык мой — враг мой, прежде ума рыщет, беды ищет. — О… — протянул кульдей. — Судьба моей госпожи удивительна… Но и печали в ней, как часто бывает, с горкой. Тут же замолчал, дожидаясь, когда сгрудившиеся у огня угомонятся. Прокашлялся и начал вещать, не заботясь, насколько точно его понимают слушатели: — Да будет вам известно, что зовут её на самом деле Ольвор. Риона [51] — лишь прозвище, ибо она дочь верховного короля всех тех, кого вы зовёте по-своему скоттами. Много лет назад, когда конунг Орвар Одд, по-вашему Олег, пристал к зелёным берегам Улаида [52] страны Эрин, с ним был его лучший друг Асмунд. Да только воины прибрежного туата [53] напали на белых лохланнахов [54] , и в схватке Асмунд был убит. Тогда Одд и его дружины, как волки, пронеслись по селениям, и никто не мог остановить их, пока не насытились кровью и не утолили жажду мщения. Многие славные герои полегли под стрелами Одда. Невозможно передать всех страданий, которые вынес народ гэлов — мужчины и женщины, миряне и священники, малые и старые — от диких язычников… Убил он и короля того туата, и всех его сыновей. |