Книга Агент сыскной полиции, страница 51 – Ирина Мельникова

— Изумруд, который носит на шее Мария Кузьминична, и вправду ей подарил Лабазников, где-то лет двадцать или чуть больше назад. Оказывается, все убитые старухи — его бывшие любовницы.

— Получается, что каждой из них он дарил по изумруду? Разобрал для этой цели браслет и дарил?

Но с какой стати неизвестный убийца гак настойчиво охотится за изумрудами? — Тартищев задумчиво потер шрам. — Возможно, с ними связана какая-то тайна? И старух он убивал только потому, что они его узнали? А кого они могли узнать из окружения Лабазникова? Того, кто в то время был рядом с ним и, значит, знал об этом браслете такое, чего не знали старухи или даже его ближайшие родственницы — дочь и сестра. — Он обвел пристальным взглядом Вавилова и Алексея, торопливо допивающих свой чай, и приказал:

— Все, хватит с вас! — и крикнул заспанному Никите:

— Убирай со стола, а то, смотрю, ужин уже резво перетекает в завтрак. Всему свое время, господа хорошие!

— Время, поди, ложиться пришло, — пробурчал недовольно Никита, собирая на поднос чайные чашки, — а вы все разговоры долдоните. — Он с укором посмотрел на Тартищева. — Себя бы пожалели, Федор Михайлович! Разве можно сутки напролет не спать?

Тартищев с досадой махнул на него рукой:

— Ступай себе, еще полчаса, и спать двинемся. — И нетерпеливо посмотрел на Алексея:

— А теперь с самого начала и подробно… Итак, ты очнулся…

…Очнулся он от пронзительного женского визга, исходившего от создания в длинной белой рубахе, державшего над ним керосиновый фонарь. Странным образом Алексей совсем не ощущал боли, и, когда его подняли и понесли, он подумал, что оказаться на небесах совсем даже не страшно. Только отчего у херувимов столь отвратительный голос? И эта керосиновая лампа… Херувим с керосиновой лампой? Что может быть нелепее…

И эта мысль окончательно избавила его от вялости, охватившей все его тело, и позволила наконец понять, что голосящее создание — всего лишь Глафира, служанка Марии Кузьминичны, а на руках его несут конюх Федос и дворник Егор. Они то и дело оступались и чуть не уронили Алексея на ступеньках, все это время тихо переругиваясь между собой. Конюх был намного ниже дворника, и при переноске пострадавшего из палисадника в дом ноги Алексея, которые поддерживал Егор, то и дело оказывались выше головы. Так вот и внесли Алексея Полякова в спальню Марии Кузьминичны чуть ли не вверх ногами.

На пороге их встретила сама хозяйка в такой же, как у Глафиры, длинной рубахе, с растрепанной седой косой поверх пуховой шали, накинутой на плечи. Алексея положили на высокую кровать. Он тут же утонул в перине, но тем не менее, пока Мария Кузьминична и прекратившая визжать Глафира возились с его левой рукой, он пересчитал головы склонившихся над ним слуг. Все были на месте, никто не пострадал…

Он вздохнул с облегчением.

— Что произошло, Мария Кузьминична? Вас пытались ограбить? — Ему показалось, что за него говорит кто-то другой, настолько собственный голос прозвучал слабо и невыразительно.

— Ох, Алеша, — махнула рукой хозяйка, — я этого супостата уже сколько дней поджидаю. Последнее время успокоилась, думала, потерял меня из виду, ан нет! Появился, ирод, как раз сегодня, словно прознал, что я решилась в полицию пойти и рассказать про эти проклятущие камни. — Она деловито осмотрела перевязанную руку Алексея. — Гляди, как ладно получилось, точно в лазарете, а ведь кровищи было!

Я уж думала, жилу какую повредил, а всего-то и делов, что кожу содрал. — Она ласково улыбнулась, отчего глаза-изюминки почти исчезли в складках ее лица. — Глафира поначалу шибко испугалась. Она ведь подумала, что я вместо Прошки ненароком тебя пристрелила из дробовика. Я ружье уже, почитай, месяц возле себя держу, с тех пор, как узнала, что убивец за его бывшими зазнобами охотится.

— Чьими зазнобами? — уточнил Алексей, хотя уже понял — чьими.

— Чьими? Известно чьими, — проворчала старушка, — Василия Лабазникова бывшими любовницами.

Только это они были любовницами, — кивнула она в сторону темного окна, имея, очевидно, в виду кладбище, на котором теперь покоились ее бывшие соперницы, и с гордостью произнесла:

— На мне он жениться хотел. Поэтому самый большой камень и подарил.

— Так это, выходит, Прохор был? Сипаев? — поразился Алексей. — Но ведь его три года как на каторжные работы отправили. Мне только сегодня дочь Лабазникова, Анастасия Васильевна, рассказала эту историю.

— Не знаю, что уж она тебе рассказала, — Мария Кузьминична осуждающе поджала губы, — но только без причины мужа не убивают. Прошка, говорят, ее любовником был. Да и как ему, красавцу такому, не стать ее любовником? Кудри чернее воронова крыла, глаза огнем горят, сам — кровь с молоком, так и кипит. Видно, цыганская кровь в нем играла, не иначе. А ловок был, а силен!.. Сам-то Василий Артемьевич шибко охоч был до скачек. На Троицу чаще всего их затевал. Или борьбу на поясах. Только Прошке ни в чем не было равных. Да и сызмальства было заметно, что он глаз на младшую, на Настю, положил. И она его по-особому выделяла, подсмеивалась над ним, вышучивала, но выделяла, как пить дать выделяла. К слову сказать, Василий Артемьевич и сам поначалу все его подзуживал, все его подначивал… Дескать, выиграешь десять скачек подряд или вчистую одолеешь всех на поясах, не задумываясь Настю за тебя отдам. Прошка взял и выиграл, да и пришел к нему требовать обещанную награду. А Василий Артемьевич при всем честном народе за живот схватился: «Ах ты, байстрюк! Ах ты, сураз несчастный! Ишь чего удумал!» Прошка промолчал, но после того словно белены объелся. — Мария Кузьминична вздохнула и приказала Глафире:

— Принеси Алексею Дмитриевичу квасу! — и справилась заботливо:

— Голова не болит?

— Да нет вроде! — Алексей попытался подняться, но Мария Кузьминична надавила ему на плечо и удержала в постели.

— Погоди, полежи немного! Сильно ты о землю ударился, мы уж думали, насмерть расшибся.

— Мария Кузьминична, — Алексей с недоумением посмотрел на худенькую старушку, такую беззащитную на вид, — неужто вы его столько дней караулили? Почему ж в полицию не заявили?

Хозяйка махнула рукой и рассмеялась:

— Не привыкла я кого-то беспокоить. Папенька мой покойный хорошим охотником был. Я еще в девках с ним в тайге и дневала, и ночевала. Капканы ставили, белковали. Так что с двадцати шагов белке в глаз попадала. Конечно, убивать Прошку я не стала бы, но покалечить покалечила бы, — с неожиданным гневом произнесла она, — но ведь ушел, сураз, по крышам ушел… Видно, дрогнула рука, когда в окне его рожу увидела.

— Это действительно был Прохор?

— А кто ж еще? Кроме него, больше некому! Здоровый, ловкий. Я хоть и ждала, но, честно сказать, чуть со страху не заорала, когда он на подоконник запрыгнул.

— Запрыгнул? На подоконник? Но ведь все окна закрывали ставни. Я сам видел, когда через огород пробирался.

— Ну, во-первых, окна моей спальни с огорода не видны, а во-вторых, я намеренно просила не закрывать их на ночь.