Книга Самая черная птица, страница 80 – Джоэл Роуз

— Я не такой, каким считают меня эти люди, — сказал он.

— Да? А какой же вы? — спросил констебль. — Вы хуже, сэр?

— Я лучше, — шепнул он, взглянув на маленькую женщину, терпеливо дожидавшуюся в холле. — Пожалейте меня, сэр. Я отчаянно влюблен, как только может быть влюблен человек.

Надеясь на успех своей черной птицы, По перевез семью с фермы Бреннан в город, поселившись в небольшом двухэтажном доме неподалеку от Вашингтон-сквер, на Эмити-стрит. По его словам, чтобы быть ближе к работе, но сплетники утверждали: чтобы быть поближе к миссис Осгуд. В то лето пару видели вместе не только в Саратога-Спрингс, но также в Провиденсе и Бостоне.

В дверь постучался носильщик, а когда Эдгар открыл — спросил, Ворон ли стоит перед ним. Потом молодой человек вручил хозяину конверт без марки.

Внутри конверта лежало письмо без подписи: выведенные твердым почерком строки, согласно которым поэту надлежало явиться к Зеленой Черепахе на Принс-стрит и забрать ожидавшую там посылку.

На склоне дня По пришел по указанному адресу. На двери не так давно появилась прибитая гвоздями табличка, изобиловавшая орфографическими ошибками, со строчками, расползавшимися вкривь и вкось, которая гласила: «Кто пришел сюда без особой надобности — валите прочь. Зеленая Черепаха».

Длинный темный коридор заканчивался пустой комнатой. Поэт пробрался к столику и, тяжело рухнув на стул, стал рассматривать черные стены. Перед ним лежала газета: утренняя «Сан», в которой был опубликован список самых состоятельных жителей Нью-Йорка. В заметке рассматривались те, чей капитал превышал 100 000 долларов. Первым номером, как и следовало ожидать, значился Джон Джейкоб Астор: 2 500 000 долларов. За ним шел его сын, Уильям Бэкхаус Астор, личное имущество юноши оценивалось в одну пятую состояния отца. На третьем месте стоял коммерсант Питер Гелет: 400 000; за ним, на четвертой позиции, следовал Корнелиус Вандербильт, судовладелец, магнат, всего добившийся собственными силами; замыкал пятерку лидеров бывший мэр, достопочтенный Филип Хоун, обладатель довольно значительной суммы в 100 000 долларов.

По не без зависти читал эти астрономические цифры, когда в помещение из дальней комнаты явилась огромная женщина, уже знакомая по прошлому посещению. Именно сюда Джон Кольт посылал его за опиумом.

Хозяйка заведения, как всегда с двумя револьверами за поясом — на сей раз их дополнял также кинжал с украшенной драгоценными камнями рукоятью, висевший в ножнах между двух широких грудей, — прошла на несколько футов вперед и встала перед портретом Бенджамина Франклина, под глазом которого в холсте зияла рваная дыра.

Поэт слабым голосом попросил стакан выпивки. Взгляд его был затуманен. Люди, обладавшие определенными познаниями в народной медицине, сочли бы широкую площадь глазного белка явным признаком нездоровья. Черепаха взглянула с презрением или с жалостью, а потом медленно отправилась к бару и налила в широкий стакан какого-то пойла.

Эдгар глотнул мутную жидкость и, почувствовав, как кровь застучала у него в жилах, а душа воспрянула под действием эликсира, выпил еще. Попросив у хозяйки кусок коричневой бумаги, в какую мясники заворачивают свой товар, он достал из кармана огрызок графитового карандаша и, глядя на нее, пробормотал про себя загадочную фразу: «Светлей, чем Селена». [30] Потом твердой рукой записал эти слова на листе упаковочной бумаги и повторил:

— Я сказал — «Светлей, чем Селена».

Сделав еще один глоток дьявольского напитка, По снова взял карандаш и продолжил с того места, на котором остановился:

— «Милосердней Астарта».

Потом исправил:

— «В царстве вздохов Астарта цветет», — и снова отложил карандаш.

Но ненадолго.

Опять забормотал что-то, отхлебнул пойла из стакана, взял свой огрызок и торопливо начал писать.

Казалось, это занятие сильно утомило поэта; он обернулся и махнул рукой огромной женщине, такой черной, что, казалось, кожа ее имеет зеленоватый оттенок.

— Еще выпивки, — приказал Эдгар срывающимся голосом.

Великанша не подумала сдвинуться с места, и посетитель забеспокоился и занервничал.

Писатель хотел было сказать что-то еще, но им снова овладела муза или же оказал свое действие алкоголь:

И слезам, как Сезам сокровенный,

Отворяет врата, — не сотрет их и червь.

Будучи истинным виргинским джентльменом, По слегка поклонился хозяйке, этой чернокожей громаде, допил жалкие капли, остававшиеся в стакане, облизал губы и извинился за мучившую его жажду.

Он поднял свой затуманенный взгляд, словно увидев на посыпанном стружкой полу заведения какой-то бесформенный призрак, после чего еще раз обратился к Зеленой Черепахе, почти умоляя ее:

— Добрая женщина, пожалуйста, окажите мне милость…

Она долго смотрела на него из-под полей шляпы с обвислыми черными перьями, прежде чем налить еще порцию в треснутый стакан.

— Спасибо, добрая леди. Этот город — порочное место. А может быть, и весь мир. За деньги можно добиться справедливости и прийти к власти. Служители закона продаются за гроши.

— Сэр, — ответила Черепаха, — много лет наблюдая за людьми, я пришла к следующим убеждениям: все люди — псы, цветные и белые, и большинство — пьяницы. Вы не исключение. — Она с грохотом поставила на стол стакан и украдкой взглянула на записи, которые делал этот усталый джентльмен, хотя даже имя свое читала с трудом.

— Мне сказали, у вас для меня кое-что есть.

Хозяйка посмотрела на него более внимательно.

— Верно, — наконец произнесла она. — Если вы тот, кого в городе называют Вороном.

— Будьте уверены, дорогая леди, это я и есть.

— В таком случае я должна убедиться в этом, не так ли?

Негритянка натянуто улыбнулась, показав ряд крепких зубов, отчего ее огромные щеки стали еще больше, и, откинув занавеску, покинула помещение.

По услышал голоса, доносившиеся из задней комнаты. Кто-то прокричал имя Оссиан; в ответ возразили:

— Черт тебя дери, парень, займись-ка этим сам.

Через несколько минут занавеска зашевелилась, но человек, прошмыгнувший в помещение, оказался отнюдь не Черепахой. Это был юноша, тонкие волосы которого свисали прядями, какой-то потасканный и бесформенный, с парализованными рукой и ногой. Он, хромая, добрался до покрытой металлом барной стойки, торопливо отхлебнул пойла прямо из бочки через красную резиновую трубку, при этом не сводя пронзительного взгляда с сидящего.

— Мы знакомы? — спросил поэт, чувствуя себя неуютно под взглядом хромого. — Прошу прощения, но вы мне кого-то напоминаете.