Книга Созвездие Козерога, или Красная метка, страница 19 – Диана Кирсанова

– Знаешь, Люська, ты не торопись жалеть Мишку-то, – сказала как-то Людмиле по секрету другая ее соседка, работавшая в регистратуре ближайшей поликлиники. – Не такой уж этот Чечеткин и хворый. Он просто, знаешь, кто? Классический ипохондрик!

– Кто-кто? – переспросила Людмила. Высшего образования у нее не было, и умные слова ввергали швею-надомницу в почтительный трепет.

– Ипохондрик! Это тоже болезнь, но своеобразная. Больше психическая. Болезненное состояние сознания.

– То есть?

– Ну, это когда человеку кажется, что у него все время что-то болит. И он так в это верит, что кое-какие признаки болезней и впрямь начинают проявляться. Но бóльшей частью все эти его болячки – придуманные или преувеличенные.

– Но он же страдает! – в том, что Миша и впрямь выглядит замученным и залеченным, сомнений не было никаких.

– Конечно! – пожала плечами регистраторша. – Это так называемое нервное страдание, которое развилось в результате ипохондрии! Классический случай. Я тебе больше скажу: у мужчин зрелого возраста ипохондрия вообще может перерасти в меланхолию. Или даже бери дальше – в первичное сумасшествие! Паранойю.

– Ой, мамочки! – вскрикнула Люся, легко представив себе, как помешавшийся на своих болезнях Михаил врывается к ней домой под покровом ночи и насильно вливает в Людмилино горло три литра касторки.

– Да не боись! Чечеткину твоему до этого далеко. Он просто слабовольный очень, слизняк! Ни за что не хочет в этой жизни отвечать. Взрослый мужик, а желает, чтоб с ним, как с ребенком, нянькались!

Со дня этого разговора уже прошло несколько месяцев, но Люся все еще пребывала под впечатлением. И, хотя к ее отношению к Михаилу теперь примешивалась изрядная доля презрения, на скрючившегося и хватающегося то за бок, то за поясницу мужчину она продолжала взирать с некоторой опаской.

А молоденькая женщина в светлом плаще, напротив, вызвала у нее любопытство: это было в первый раз, когда в Михаиле, помимо его молчаливой матери, принимал участие кто-то еще.

– Так что там у нас с Мишей-то приключилось? – повторила Людмила свой вопрос.

– Сердце, – приветливо ответила девчонка. – Мы всем отделом у института собирались, на демонстрацию. И Миша пришел, правда, мы ждали его долго. А когда стали всем лозунги и портреты раздавать, он так побледнел ужасно! Парни его под руки подхватили, падать он начал… и к стенке прислонили. А я к вахтеру побежала, в «Скорую» звонить…

«Скорая» приехала только минут через сорок – машина с трудом прорвалась сквозь запруженные праздничным народом улицы. Пожилая врачиха в два счета обстукала бледную ввалившуюся грудь Михаила Чечеткина.

– Похоже, стенокардия, – сказала она, выпрямляясь. – Пульс неровный, аритмия… давайте-ка в больницу его.

Погрузкой тщедушного больного руководил начальник конструкторского бюро – под его басовитый окрик двое дюжих парней подхватили бледного Михаила и занесли его в разверстые дверцы фургона. После чего начальник крутанул короткой красной шеей и зацепился взглядом за Серафиму:

– Миронова! Поедешь с ним в больницу. Узнаешь там все, проводишь… От участия в демонстрации я тебя освобождаю.

И Сима, которая вообще никогда в жизни еще никому не перечила, ослушаться этого менторского тона не смогла. Послушно кивнув, она запрыгнула на подножку «Скорой».

В приемном покое ближайшей больницы, куда их доставили через полчаса, Сима помогла захворавшему коллеге снять с себя теплое не по погоде пальто, стащила с него рубашку и поддетую под нее шерстяную фуфайку. Все это время, до самого прихода медсестры, которая увела вновь поступившего больного по лестнице вверх, Михаил Чечеткин бормотал, вытирая со лба пот и старательно отводя от Симы глаза:

– Матери надо сообщить. Я здесь надолго, наверное… Смену белья мне надо и одеяло мое, стеганое. И фрукты. Пусть мать компот сварит. И пижаму, пижаму…

– И документы, – спокойно напомнил врач, оформлявший прием больного.

– И документы, – послушно повторил пациент. – И шаль материну, пуховую, грудь укутать…

– Я сбегаю, Миша, – мучась от охватившей ее непонятной неловкости, сказала Серафима. – Ты не волнуйся, я сбегаю. Тебе вредно волноваться!

Она уже уловила презрительный огонек, блеснувший из-под докторских очков, и стремилась поскорее завершить отведенную ей миссию.

– Только быстро, Сима! Улицы перекрыты из-за демонстрации, ты еле успеешь до вечера…

– Да бегу я уже, не волнуйся!

И вот сейчас растерянная Сима стояла напротив Людмилы и чуть не плакала от досады:

– Что же он мне не сказал, что мать его на работе? Как же я в квартиру-то попаду?!

– Не бойся, девка, – бодро сказала Люся, оттряхивая грязные от земли ладони. – У меня от этой самой, от тридцать восьмой квартиры, ключ запасной есть.

В те достопамятные времена – не в пример нашим! – соседи еще крепко доверяли друг другу. Такое явление, как консьержки в подъездах, появилось намного позже. Тогда же никому и в голову не приходило нанимать бабок для слежения за порядком в подъездах. Люся, напомню, работала на дому, и у нее хранилось сразу несколько связок ключей от чужих дверей – на случай, если хозяева потеряют свои ключи или, захлопнув дверь, забудут их дома.

– Правда? – обрадовалась девушка. – Ой, это же прямо здорово! Он там переживает, наверное. А Мише это вредно.

Людмила сбегала домой, и вскоре они вместе с Симой шуровали в квартире Чечеткиных, собирая в две большие хозяйственные сумки все, что заказал Михаил.

– Он компот еще просил сварить… – робко произнесла Сима, нерешительно оглядываясь по сторонам.

– Обойдется! – Люся подхватила одну из сумок и взвалила ее себе на плечо. – Ну, сестра милосердия, пошли, что ли?

Людмила проводила пигалицу до самых больничных дверей и за то время, пока они тащили по улицам тяжеленные баулы, сумела выпытать всю ее нехитрую историю. Сима Миронова устроилась на работу в это конструкторское бюро совсем недавно, пришла по распределению, после строительного техникума, где получила профессию чертежницы. Работа ей нравится, коллектив дружный, вот только смущают молодые бородатые охальники из соседнего отдела: вечно смеются и отпускают вслед такие шуточки, от которых хочется провалиться сквозь землю.

– Да ты скромница, что ль? – спросила Люся, немного завидуя – ей никаких нескромных шуточек вслед никто никогда не отпускал. – Пошли их, знаешь, куда? Или, погоди… наоборот, флиртани с ними разок-другой, а? Да! А что? Боишься? Мама заругает?

– Не заругает, – мягко улыбалась девчушка, перекладывая тяжелую сумку из одной руки в другую. – Я детдомовская.

– Тю! – сочувственно присвистнула Людмила. – Сирота?

– Да. Мама рано умерла, а папу я не знала совсем.

С этого дня между девушками началась настоящая дружба. Стоило Людмиле, которая теперь, с наступлением лета, много времени проводила на своем балконе, увидеть во дворе маленькую легкую фигурку, как она тут же начинала призывно махать руками и зычно зазывать Симу к себе в гости. Но, как правило, та лишь ответно вскидывала ладошку и скрывалась в подъезде, где жили Чечеткины.