Онлайн книга «Созвездие Овна, или Смерть в сто карат»
|
Боль в спине была настолько сильной, что Оленькина мама не могла даже подняться с кровати. А утром надо было снова везти ребенка на рентген. Тогда жена младшего брата Валиного мужа, заглянувшая в дом деверя проведать Оленьку, предложила Валентине свою помощь: – Завтра я сама еду в городскую поликлинику, Пашке противодифтеритные прививки делать. Хочешь – ты лежи, а я и с Оленькой по всем кабинетам пробегусь… Что мне стоит? И не бойся ты, управлюсь я с ребятишками… Сначала Валя отказалась наотрез – но к вечеру боль в спине стала настолько сильной, что женщина сама отправила Илью за Галиной. – Ты только с рук ее не спускай, – попросила она, доставая пухлую уже папку с историей Оленькиной болезни. – Девочка резвая, крутится все время, извивается, норовит спрыгнуть… – У меня не вырвется! – генеральским басом пообещала Галина. Наутро она, взяв на руки Оленьку и строго приказав четырехлетнему Пашке не отпускать материнского подола, направилась к автобусной остановке. Девочка капризничала и не хотела ехать с тетей Галей – ее пришлось долго уговаривать, обещать вечером устроить для послушной Оленьки кукольный спектакль. Валентина подождала, пока Галя с детишками скроется за поворотом, и, растирая поясницу, побрела обратно в дом. А через несколько часов женщина узнала, что у нее больше нет дочери… Галю с Оленькой на руках сшиб пьяный водитель – грузовик вынырнул из-за тихого секунду назад поворота, налетел на женщину и скрылся в лабиринте городских улиц. Ошалевший от скрежета Пашка успел метнуться назад, на тротуар, а его мать, по-прежнему прижимая к себе Оленьку, не сумев удержаться на ногах, рухнула вперед, головой прямо под колеса груженой фуры. Хоронили их в закрытых гробах. * * * – Вот. Об этом все у нас помнят, хотя прошло уже двенадцать лет. Валентина, конечно, с тех пор стала словно бы не в себе: ходит, молчит, ни с кем почти не разговаривает. Пашку видеть не может – он ведь всего на год старше Оленьки, сейчас ему шестнадцать, и Валиной дочке почти столько же было бы… Но не только это. Валю вообще психиатру какому-то показать бы надо. Я-то у них в доме не бываю почти, а Ваня рассказывал: жена брата часами сидит на кровати, кашляет (с легкими у нее что-то) и Оленькины игрушки гладит… Разговаривает с ними… Поставит какую-нибудь на видное место и говорит. А то и петь начинает. Колыбельные… Я поежилась, вспомнив увиденный в буфете детский грузовичок с отломанным колесиком и пустой, как будто не видящий меня взгляд Валентины. – А вы сами, Алла, вы тогда еще… ну, когда Оленька погибла… Знали Ивана? – Я? – Алла опять удивленно рассмеялась и провела рукой по своим белым волосам. – Я? Нет. Тогда мы еще были не знакомы. Я открыла рот, чтобы задать вопрос об обстоятельствах, при которых у Пашки появилась мачеха (судя по тому, как легко болтала со мной Алла, то и дело подливая в рюмку и опрокидывая ее с почти гусарской удалью, она бы не обиделась на мою пытливость), но тут, метя во все стороны пушистым хвостом, в кухню неожиданно ворвался Аргус. Молодой пес, до сих пор возившийся на заднем дворе (во время Аллиного рассказа я машинально наблюдала в окно за безумствующим от избытка сил щенком), прискакал прямо в дом, вероятно, для того, чтобы показать хозяйке свою находку. Со своего места я не могла разглядеть, чем именно так гордится Аргус, видно было только, что это какой-то небольшой темный предмет. Собака, зажав его в зубах, мотала лобастой башкой, прирыкивала и косила на хозяйку хитрым коричневым глазом. Я улыбнулась щенячьим шалостям, посмотрела на Алку – и привстала, изумленная тем, как в одну секунду посерело ее лицо. Хозяйка дома смотрела не на меня: остановившимися глазами она наблюдала за собакой, и на лице ее жирным шрифтом был написан даже не страх – ужас. Она протянула руку – пес отскочил и присел в шаге от хозяйки, стуча по половицам хвостом, как палкой. Теперь, когда его морда оказалась в полуметре от меня, я разглядела: в зубах у Аргуса зажата грязная, перепачканная сырой землей женская туфля на высоком каблуке-шпильке. * * * Не отводя глаз от собачьей игрушки, Алла как-то по-бабьи охнула и закрыла рот крест-накрест поднятыми к лицу ладонями; белая прядка вновь упала ей на глаз, в котором продолжал плескаться ужас. Помедлив несколько секунд, она протянула руку, с силой вывернула из собачьей челюсти Аргусову добычу – пес обиженно засопел и сел на свой палевый зад, наблюдая за хозяйкой, – одним резким движением откинула с железной печки заслонку и швырнула туфлю в пляшущий огонь. – Что вы делаете?! Алла с грохотом захлопнула печную дверцу – тени, плясавшие на ее лице, исчезли, слизнув напоследок краску с еще минуту назад розовых щек – и обернулась: – Что? – Зачем вы… Я осеклась, провожая взглядом враз посерьезневшую Аллу. Только что порхавшая по кухне женщина тяжело поднялась с колен, еще раз проверила прочность печного засова и села на свое место, снова закрыв руками посеревшее лицо. – Сейчас, – глухо донеслось до меня. – Сейчас, подождите… Я притихла, машинально царапая ногтем клеенку. – Простите, – после долгой паузы сказала Алла. – Простите. Я просто очень испугалась. – Всего лишь туфля, – пробормотала я не очень уверенно; нам обеим было понятно, что на самом деле Аргус принес страшную находку. – Это та самая туфля, – прошептала Алла, наклонившись почти к самому моему лицу. – Та самая, которую надели на ноги моей свекрови… перед тем, как ее похитили. – Откуда вы знаете? – я тоже перешла на шепот, спина стала липкой. – А ты разве не видела? У нее разрезан задник! Сами того не замечая, мы сидели у стола, склонившись друг к другу, как две заговорщицы. Алла внезапно схватила мою руку: – Помоги мне, а? – В чем? – я все еще приходила в себя. – Меня хотят свести с ума. В буквальном смысле! – Я не понимаю… Алла сглотнула и, оглянувшись на дверь, потом на окно, пересела ко мне еще ближе. – Понимаешь… Только не подумай, что я сошла с ума… Но это правда! Кто-то хочет, чтобы я… покончила с собой. – Кто?! – Этого я не знаю, – белая рука снова отвела со лба прядь. – Но вот уже год, как за мной… охотятся. – Охотятся? Год?! – Да. Как только я вышла замуж… * * * Свою историю Алла поведала мне без всяких ужимок, недавно сопровождавших ее рассказ о трагедии Валентины. Только количество жидкости в водочной бутылке заметно уменьшилось: рассказчица не единожды наполняла свою рюмку и, подняв руку на уровень глаз, смотрела на меня сквозь резное стекло. Но в ее голосе не чувствовалось хмельных интонаций – скорее предыстерические нотки всерьез напуганного человека. |