Книга Тайна "Сиракузского кодекса", страница 43 – Джим Нисбет

Мне было достаточно тепло, чтобы подтвердить, что я еще жив, но слишком холодно, чтобы в это поверить, поэтому я решил вздремнуть еще.

Что-то касалось моего плеча, звучал голос. Вторжение отозвалось раздражающим звоном, словно от камушка, брошенного в цистерну с пропаном. Я открыл один глаз. Багор на секунду завис перед моим лицом и отодвинулся. Второй глаз открываться отказывался.

Дневной свет. Густые клочья тумана проплывают в тени причала. Вода плещет в опору, и опора скрипит. Пахнет гниющими водорослями, сохнущими рачками, креозотом, мокрым пеплом и плесневелым бельем.

Голова старика показалась и тут же ушла вниз вместе с прокатившейся под причал волной.

— Сильная прибрежная гроза прошла ночью, — сказал старик. — Молнией сожгло все постройки на причале.

— Г-м, — поддержал я.

Голова показалась снова. Первой возникла заляпанная краской фуражка на копне седых волос. Затем появились седые усы, густые, нестриженые, с табачными желтыми пятнами, и последней — недельная щетина на лице, продубленном дочерна ветром, солнцем и алкоголем. Глаза с красными прожилками сияли ослепительной голубизной и гармонировали с лиловым носом.

— Ты в порядке, шкипер? Не холодновато? Кха-кха-кха!

— Ч-ч-ч…

— Ну, будь оптимистом. Если ты мерзнешь, значит жив, кха-кха-кха!

Он взмахнул багром.

— Я живу тут рядышком.

Голова снова скрылась из виду.

— Имею пропан, форель, яйца… — Голова появилась. — И горячий душ на палубе.

— С-мое время, — умудрился выговорить я.

— Что, торопишься на пикник и хочешь знать, сколько времени?

Он багром стряхнул рака-отшельника с моего плеча.

— Чертовски поздно, шкипер, кха…

Он причалил к опоре. Отчетливый запах, смесь солярки с ацетиленом, поднимался и опускался вместе с ним.

— Ты желаешь остаться здесь или как?

Я отрицательно помотал головой.

— Тогда давай спускайся.

Я заглянул через край балки три на двенадцать. Неструганая поверхность расцарапала мне щеку, отчего закрытый глаз открылся.

Соль обожгла царапину, свет бил в глаза, а гнулся я, как накрахмаленная простыня.

Старик стоял в алюминиевом ялике в нескольких футах подо мной. На дне было раскидано разнообразное снаряжение, и я принялся инвентаризировать его равнодушно, как страховой агент, сидящий на хлорпромазине. Высокие резиновые сапоги, красная пластиковая канистра, молочный бидон на один галлон, обрывки веревок, проволоки и прочего. Ржавый гаечный ключ, погнутый штопор, головка молотка. Армейский свитер с жирными пятнами, одно деревянное весло, кварта бензола. Две удочки, один маленький якорь, краболовка; моток желтой нейлоновой лески на блестящей катушке, дюйм забортной воды с радужной пленкой, в которой покачивались пенопластовые чашечки для наживки.

Коробка-холодильника без крышки, в которой плавали в мутной ледяной жиже краб, две рыбины и четыре бутылки «будвайзера» с длинными горлышками. Одно мое прикосновение, рассудил я, и эта жижа снова застынет льдом.

— Эй, шкипер? Спускаться собираешься?

Я попытался вылететь из гнездышка, но ремень позволил мне спуститься только на треть высоты, а потом я завис. Беспомощно извиваясь, я не мог дотянуться до пряжки, да и руки слишком онемели, а сил объяснить, в чем дело, у меня не хватало. Старик подтянулся на руках вместе со своей лодчонкой, перебирая руками балки, пока не сумел заглянуть между ними.

— Надо бы показать этот узелок морским скаутам!

Он извлек откуда-то нож в ножнах с пробковой рукоятью, тонкий и изогнутый от множества заточек, и просунул клинок между балками. Пояс подался, и я, пролетев три-четыре фута, свалился в челнок. Средняя часть меня пришлась точно в холодную ванну, нога треснула о планширь, зато голова мягко приземлилась на пластиковую канистру. Лодочка неуверенно закачалась, но старик легко с ней управился.

Боль была вне всяких пропорций к повреждениям, каковы бы они ни были — так, оказывается, дает себя знать переохлаждение. Проведите ночь под открытым небом, и вы отчасти поймете, как это бывает. Сердце билось бешено и неровно — еще один симптом переохлаждения. И дышал я слишком часто, так что пострадал бы еще и от гипервентиляции, если бы аритмия не прекратилась — вместе с биением сердца — и я больше не мог вздохнуть. В экзистенциальном смысле это было хуже всего, что случилось за ночь. Старик мог только наблюдать за моими конвульсиями. Я мог только переживать их. Мы не владели положением. Когда судорога миновала, сердце забилось снова, и я стал хватать ртом воздух.

— Может, ты в порядке, может, нет, — успокаивающе заметил старик. — Тебе решать.

Я хотел заговорить, но легкие свело, и звук, который вырвался из моих голосовых связок, напоминал скрип крышки мусорного бачка.

— Гипотермия — страшная вещь, — согласился старик. — Даже выпить нельзя.

Он вел лодку от опоры к опоре. У внешнего края причала сел и завел крошечный подвесной мотор.

— Выживешь?

Я сплюнул за борт сгусток желчи.

— Признак жизни, — сказал он.

Маленькое суденышко кружило по собственной воле, пока его капитан сворачивал колпачок с бутылки пива. Потом он выправил румпель, и мы пошли по дуге через залив. Поверх планширя я мог любоваться видом береговой линии с моря, проплывавшей мимо.

С двух сотен ярдов Семидесятый причал являл собой картину опустошения. Обугленные стропила, перекосившись, торчали над руинами, первоначальный вид которых уже нельзя было восстановить. Хотя пожарные, должно быть, затопили причал и пресной, и соленой водой, развалины все еще дымились. Временное цепное ограждение перегораживало проход с улицы. Длинная желтая лента трепетала над входом, отмечая место преступления, а перед воротами стояла полицейская машина. Вероятно, все это должно было немного остыть, прежде чем эксперты по поджогам смогут раскопать то, что осталось, например трупы громил и «хамви».

Солнце как раз вставало из-за Оклендских холмов за заливом, к востоку от нас. Значит, было не намного позднее семи утра. В шести футах под моим носом перекатывалась морская вода. Мозги у меня на минуту включились в работу: я ведь немало потрудился, чтобы найти этот склад.

— Телефон? — прошептал я.

— Это что, похоже на долбаный «лендровер»? Ты завис на краю прилива, шкипер. Кха-кха-кха.

И капитан глотнул пива.

Он спросил, как меня зовут. Я ответил и спросил его о том же.

— Дэйв — меня прозвали Две Лодки.

Он оторвал два пальца от бутылки.

— Потому что я владелец двух лодок.

— С-спасибо, Дэйв.

— Не за что. Меня и самого, бывало, вытаскивали.