Книга Кровь и золото, страница 122 – Энн Райс

– Из любви и злости, – сказал я. – Видишь ли, тогда к нам впервые явились последователи сатаны. Из той же породы, что сожгли мой дом и похитили Амадео. Но за много веков до этого, понимаешь? Они пришли к нам. О нет, не с моим врагом Сантино. Сантино тогда еще не родился на свет. Сантино не из древнейших. Но из того же племени, из тех, кто считает, что послан на землю пить кровь и тем самым служить христианскому богу.

Я чувствовал, как она потрясена, хотя она долго молчала.

– Так вот почему они кричали о богохульстве, – сказала она.

– Да, и тогда, много-много лет назад, они говорили нам то же самое. Они угрожали и требовали – требовали рассказать им все, что нам известно.

– Но как они разлучили тебя с той женщиной?

– Мы их истребили. У нас не было другого выхода. Она понимала, что иначе нельзя, а впоследствии, когда я замкнулся в себе, стал безразличен ко всему и впал в молчание, она рассердилась. Я тоже.

– Ясно, – ответила она.

– Не нужно нам было ссориться. Я ушел от нее. Ушел, потому что она была сильна, решительна и считала, что сатанистов необходимо уничтожать. А я так не считал, вот и теперь, много веков спустя, допустил все ту же роковую ошибку. Еще в Риме я узнал, что они до сих пор живы, эти твари; в Риме ко мне приходил этот Сантино. Нужно было на месте уничтожить его вместе с приспешниками. Но, как видишь, мне не хотелось пачкать руки, а в результате он явился сюда, сжег мой дом и уничтожил все, что мне дорого.

От потрясения она долго не могла вымолвить ни слова.

– Ты до сих пор любишь ту женщину, – заключила она.

– Да, но я никогда не перестаю любить тех, кого полюбил. Я никогда тебя не разлюблю.

– Ты уверен?

– Абсолютно, – ответил я. – Я полюбил тебя с первого взгляда. Разве я не говорил?

– За все эти годы ты так и не перестал думать о ней?

– Нет, я ни на миг не переставал ее любить. Как же можно о ней не думать? Я помню каждую мелочь. Одиночество и скитания навсегда запечатлели ее облик в моей душе. Я вижу ее. Слышу ее голос. У нее был приятный чистый голос. – Я задумался. И продолжил: – Она высокого роста; у нее карие глаза и густые темные ресницы. Волосы длинные, волнистые, темно-коричневые. На прогулки она их распускала. Конечно, я помню ее в длинных одеяниях, ниспадавших до земли мягкими складками по моде тех времен, и не представляю, что она носит сейчас. Она представляется мне богиней или святой, точно не знаю.

Она не ответила. И наконец произнесла:

– Ты оставил бы меня ради нее, если бы мог?

– Нет, если бы я ее нашел, мы стали бы жить втроем.

– Какая прелесть! – воскликнула она.

– Убежден, это вполне возможно, так оно и будет – все мы поселимся вместе, ты, она и я. Она жива, с ней все благополучно, она странствует, и настанет время, когда все мы воссоединимся.

– Откуда ты знаешь, что она жива? Что, если... нет, не хочу тебя расстраивать.

– Я питаю надежду, что она жива, – сказал я.

– Тебе рассказал блондин? Маэл.

– Нет. Маэл о ней ничего не знает. Ничего. Кажется, Маэлу я никогда не говорил ни слова о наших священных для меня отношениях. Я не испытываю к Маэлу любви. Как видишь, я не стал призывать его на помощь в ужасные ночи страданий. Я не допущу, чтобы он увидел меня таким.

– Не злись, – успокаивающе проговорила она. – Не мучай себя. Я все понимаю. Ты так хорошо говорил о той женщине...

– Да, – сказал я. – Наверное, я знаю, что она жива, потому что она никогда не уничтожила бы себя, не повидавшись прежде со мной и не попрощавшись. А поскольку она меня не нашла и не имеет доказательств, что я погиб, она не может умереть. Понимаешь?

– Да, – тихо отозвалась она. Она подползла ближе, но я нежно прикоснулся к ней рукой в перчатке и отстранил от себя.

– Как звали женщину? – спросила она.

– Пандора, – ответил я.

– Я никогда не буду ревновать, – мягко добавила она.

– Ты и не должна ревновать, но как ты можешь сейчас так утверждать? Откуда ты знаешь?

Она ответила спокойно и ласково:

– Ты говоришь о ней с таким почтением, что мне нечего ревновать. К тому же мне известно, что ты способен любить нас обеих, ведь ты любил и Амадео, и меня. Я убедилась на собственном опыте.

– О да, ты совершенно права, – сказал я. Я чуть не плакал. В глубине души я вспоминал Боттичелли, вспоминал, как он стоял в студии и глядел на меня во все глаза, беспомощно удивляясь, откуда взялся странный покровитель, не помышляя о переплетении голода и обожания, об опасности, подобравшейся слишком близко.

– Почти рассвет, – сказала она. – Я замерзла. Мне все равно. А ты как?

– Скоро мы покинем этот дом, – пообещал я в ответ, – и окажемся там, где светят золотые лампы и сотня превосходных свечей. Да, целая сотня белых свечей. Там снег, но нам будет тепло.

– Ах, любимый, – вздохнула она. – Верю тебе всей душой.

На следующую ночь мы снова поохотились, да так, словно собирались тотчас покинуть Венецию. Казалось, я могу впитать бесконечное количество крови.

Не посвящая Бьянку в свои мысли, я постоянно прислушивался, нет ли поблизости бандитов Сантино, не сомневаясь, что они вот-вот вернутся.

Отведя Бьянку в безопасную золотую комнату и убедившись, что она надежно устроена среди свертков одежды и горящих свечей, я опять вышел на охоту, молнией передвигаясь по крышам домов, вылавливая страшнейших и сильнейших городских убийц.

Уж не принес ли мой голод добра и покоя Венеции, думал я, неистово уничтожая пособников зла. А покончив с кровью, я направился в сгоревший палаццо и забрал золото, припрятанное так хитроумно, что его никто не нашел.

Под конец я забрался на самую высокую крышу города, оглядел Венецию и попрощался с ней навсегда. Я не знал, сумею ли когда-нибудь исцелить разбитое сердце.

Золотой век окончился для меня агонией. Для Амадео – катастрофой. Возможно, он также завершился и для прелестной Бьянки.

Исхудавшее, почерневшее тело, практически не изменившееся, невзирая на череду убийств, убедило меня, что необходимо любой ценой вернуться к Тем, Кого Следует Оберегать, доверив тайну Бьянке. Несмотря на ее молодость, выбора у меня не оставалось.