Книга Кровь и золото, страница 139 – Энн Райс

– Позволь напомнить, милая, – добавил я, – что ты в любую ночь можешь обрезать свои красивые белокурые локоны, не сомневаясь, что к утру они отрастут до прежней длины, и, переодевшись мужчиной, отправиться на охоту, воспользовавшись сверхъестественной силой и скоростью. Пожалуй, по прибытии мы устроим тебе тренировку.

– Да, ты позволишь? – взмолилась она.

– Конечно!

Бурные изъявления признательности привели меня в замешательство. Она осыпала меня благодарными поцелуями.

– Но я должен предостеречь тебя, – сказал я. – В местности, куда мы переезжаем, находится много деревень, а крестьяне твердо верят в существование ведьм и вампиров.

– Вампиров, – повторила она. – Это слово твоего друга из Таламаски.

– Да, – ответил я. – Необходимо каждый раз скрывать следы нашего пиршества. Иначе мы тут же станем местной легендой.

Она рассмеялась.

Наконец работы в замке – или в шлоссе, как выражаются в этой части света, – завершились, и мы начали приготовления к отъезду.

Но меня неотвязно тревожила еще одна мысль.

Наступила ночь, когда Бьянка заснула в углу, и я решился покончить с этим делом.

Я упал на колени на холодный мрамор и вознес молитву недвижимой, прекрасной Акаше, недвусмысленно спросив, позволит ли она Бьянке испить своей крови.

– Это нежное создание много лет провело рядом с тобой, – говорил я, – она любит тебя безоглядно. Я много раз давал ей своей крови, но разве может моя кровь сравниться с твоей? Я боюсь за нее, боюсь, что с ней станет, если нам придется расстаться. Умоляю, позволь ей испить. Дай ей бесценную силу.

В ответ я услышал лишь безмятежную тишину. Вокруг мерцали крохотные огоньки свечей и ламп, источавших аромат воска и масла, и в глазах царицы плясали отблески огня.

Но мне было видение – прелестная Бьянка, приникшая у груди царицы. И на одну божественную секунду мы оказались не в святилище, а в огромном саду. Деревья колыхались на ветру. Запахло цветами.

И я очнулся в святилище – на коленях, с простертыми руками.

Я шепотом обратился к Бьянке и сделал ей жест подойти. Она подчинилась, не представляя, что у меня на уме, а я подвел ее поближе к горлу царицы, прикрывая собой, чтобы принять на себя удар, если Энкил поднимет руку.

– Поцелуй ее шею, – прошептал я.

Бьянка дрожала. Она находилась на грани слез, но сделала все, как я сказал, и пронзила маленькими клыками кожу царицы. Я почувствовал, как ее тело застыло.

Свершилось!

Она пила и пила, и казалось, что я слышу, как бьются, соперничая друг с другом, два сердца – большое и крохотное, а потом Бьянка упала, и я принял ее в свои объятия, глядя, как затягиваются две ранки на горле Акаши.

Все было позади.

Удалившись в угол, я притянул к себе Бьянку.

Она взволнованно хватала ртом воздух, но потом успокоилась и свернулась рядом со мной. Она протянула ладонь и принялась ее рассматривать, и мы увидели, что ее кожа, сохранив цвет человеческой плоти, стала значительно бледнее.

Это событие принесло мне удивительное успокоение. Только сейчас я могу признаться в том, что оно для меня значило. Ибо, солгав Бьянке, я принял на душу невыносимый груз вины, а теперь, подарив ей кровь Матери, почувствовал огромное облегчение, избавившись от тяжкой ноши.

Я питал надежду, что Мать позволит Бьянке повторить попытку. И я оказался прав. Она пила кровь Матери много раз. И с каждым вливанием становилась несравненно сильнее.

Но продолжу по порядку.

Путешествие от святилища к замку далось нам с трудом. Поскольку в прошлом мне приходилось полагаться на смертных, перевозивших божественную чету в тяжелых каменных гробах, я испытывал некоторую тревогу. Но не такое сильное, как прежде. Наверное, я был убежден, что Акаша и Энкил смогут защитить себя сами.

Не знаю, отчего в меня вселилась такая уверенность. Возможно, дело в том, что в минуту слабости и печали они открыли для меня дверь и зажгли лампы.

В любом случае, их перенесли в новый дом без осложнений, а там, под изумленным взглядом Бьянки, я извлек их из гробов и усадил на трон рука об руку.

Она испытывала смутный ужас перед медленными покорными движениями, инертной пластичностью.

Но поскольку она уже отведала крови Матери, Бьянка быстро присоединилась ко мне и принялась расправлять красивое платье Акаши и пояс Энкила. Она помогла пригладить заплетенные в косы волосы. И надеть браслеты на руки царицы.

Покончив с церемонией туалета, я собственноручно зажег свечи и лампы.

И мы оба опустились на колени перед царем и царицей, молясь о том, чтобы им понравилось на новом месте.

А потом мы отправились охотиться на лесных разбойников. Мы уже слышали их голоса. Сориентировавшись по запаху, мы быстро устроили в лесу буйное пиршество, а в довершение всего нашли хороший запас припрятанного золота.

Мы вернулись к жизни, объявила Бьянка. Она танцевала, описывая круги по главному залу замка. Она восторгалась обстановкой, заполнившей новые комнаты. Она восхищалась изысканным убранством постелей и многоцветными драпировками. Я тоже искренне радовался.

Но мы полностью соглашались с тем, что не станем вести светскую жизнь, какую я вел в Венеции. Это было бы слишком опасно. И, обзаведясь весьма скромной прислугой, мы стали жить совсем замкнуто, а в Дрездене ходили слухи, что дом принадлежит господам, которые все время в отъезде.

Когда нам приходила охота посетить грандиозные соборы, которых в Германии было великое множество, или королевские дворы, мы отправлялись подальше от дома в другие города – Веймар, Эйзенах или Лейпциг – и окружали себя абсурдной роскошью и завесой тайны. После унылой жизни в Альпах мы с огромным удовольствием предавались подобным развлечениям.

Но каждый раз на закате я впивался глазами в Дрезден. Каждый раз на закате я прислушивался, не бьется ли поблизости бессмертное сердце – здесь, в Дрездене.

Так текли годы.

Новая эпоха принесла радикальную перемену моды, сильно позабавившую нас. Вскоре мы уже носили смехотворные парики сложнейших конструкций. А как же я презирал новомодные панталоны, туфли на высоких каблуках и белые чулки!

Оставаясь затворниками, мы не могли нанять Бьянке достаточно горничных, и мне приходилось самому затягивать на ней тугой корсет. Но ей удивительно шли платья с низко вырезанным лифом и широким колыхавшимся кринолином.