Книга Кровь и золото, страница 49 – Энн Райс

И все же я часто заглядывал в храм Святой Софии, восхищаясь огромным куполом, без видимой, казалось, опоры парящим над головой. Создателям удалось запечатлеть в этом храме нечто неуловимое, но заставлявшее даже гордецов смиренно склонять головы.

Авикус и Маэл были довольны городом. И оба безоговорочно дали мне понять, что признают мое превосходство. Когда по вечерам я ходил на рынки покупать книги, Авикус с радостью присоединялся, а потом просил почитать новые приобретения.

Тем временем я с комфортом обустроил дом и нанял художников, чтобы расписать стены, ибо не хотел снова становиться пленником нарисованных садов.

При мысли о Пандоре мне становилось еще хуже, чем прежде. Я не переставал искать ее. Некоторые безобидные, незначительные истории из нашей с ней жизни я рассказал Авикусу и Маэлу, стремясь донести главное: всю силу своей любви к этой замечательной женщине. Я надеялся, что ее образ останется в их мыслях. Если Пандора окажется на этих улицах и столкнется с моими спутниками, может быть, она догадается, что я здесь и что больше всего на свете я хочу снова быть с ней вместе.

С самого приезда я начал собирать библиотеку, скупая свитки, просматривая их на досуге и заполняя ими сундук за сундуком. Я приобрел удобный письменный стол и, пользуясь своим старым шифром, начал вести дневник, стараясь объективно описывать события, но не поверяя бумаге свои потаенные мысли.

Мы не пробыли в Константинополе и полугода, когда почувствовали, что к нашему жилищу приближаются те, кто пьет кровь.

Мы услышали их рано утром. Видимо, они пришли прочесть наши мысли, а затем умчались прочь.

– Почему они так долго не появлялись? – спросил я. – Наблюдали за нами? Изучали наш образ жизни?

– Может быть, это из-за них здесь нет ни одного дьяволопоклонника? – предположил Авикус.

Наверное, он был прав, так как, судя по обрывкам мыслей, которые нам удалось уловить, шпионы не принадлежали к числу Детей Сатаны.

Наконец, едва село солнце, они вернулись с любезным приглашением проследовать за ними в гости к их госпоже.

Я вышел из дома, чтобы поздороваться, и обнаружил за воротами двоих красивых бледных мальчиков, с ясными темными глазами и короткими вьющимися черными волосами. В момент перерождения им было не больше тринадцати. Они носили длинные восточные одеяния из тонкой расшитой ткани с красно-золотой каймой; на ногах – нарядные туфли, на пальцах – кольца с драгоценными камнями.

Путь им освещали двое смертных с факелами – рабы-персы, стоившие в то время весьма недешево.

Один из блистательных юных вампиров вложил мне в руки маленький свиток. Я тотчас развернул его и прочел написанное по-гречески, очень красивым почерком послание:

«Согласно обычаю, у меня испрашивают разрешения охотиться в моем городе. Приглашаю вас в мой дворец». И подпись: «Эвдоксия».

Стиль и содержание письма взволновали меня не больше, чем что-либо иное в Константинополе. Не могу сказать, что послание меня удивило, но оно дарило мне надежду побеседовать с другими вампирами, не подпавшими под влияние культа сатаны. Такой возможности мне прежде не выпадало!

Добавлю, что за все годы бессмертной жизни мне не доводилось видеть вампиров столь же элегантных, изящных и прекрасных, как те два мальчика.

Не сомневаюсь, что среди Детей Сатаны тоже встречались красавцы с невинными глазами, но с ними в основном сталкивались Авикус и Маэл. Кроме того, фанатизм обычно портит любую красоту.

А эти мальчики были совсем другими.

Исполненные достоинства и смелости, светившихся в глазах, они вызывали подлинный интерес. Что касается имени Эвдоксия, оно вызывало не столько страх, сколько любопытство.

– Я следую за вами, – ответил я.

Однако мальчики знаком предложили Авикусу и Маэлу присоединиться к нам.

– Зачем? – настороженно спросил я.

Авикус и Маэл безмолвно сообщили мне, что тоже хотят пойти.

– Сколько вас? – поинтересовался я у мальчиков.

– На все вопросы ответит Эвдоксия, – сказал тот, кто передал мне свиток. – Пожалуйста, оставьте разговоры и следуйте за нами. Эвдоксия уже наслышана о вас.

В сопровождении юных посланцев мы проделали долгий путь по улицам города и наконец добрались до квартала, выглядевшего даже богаче, чем наш. Мы остановились у большого дома с фасадом из шероховатого камня, за которым, по-видимому, скрывались комнаты с пышным убранством и внутренний сад.

Пока мы шли, мальчикам прекрасно удавалось скрывать свои мысли, но я – возможно, по их желанию – смог уловить имена: Асфар и Рашид.

Двери открыла другая пара смертных рабов, они же проводили нас в просторный зал, от пола до потолка отделанный золотом и ярко освещенный факелами.

В центре зала на разбросанных по золоченому ложу фиолетовых шелковых подушках возлежала ослепительная женщина с густыми, вьющимися, как у мальчиков-посыльных, но длинными и усыпанными жемчугом волосами. На ней были парчовые одежды, а под ними – шелковая туника тончайшей работы. Столь великолепного одеяния я еще не встречал в Константинополе.

Ее маленькое овальное лицо казалось совершенным, хотя внешне она ничем не напоминала Пандору, которая всегда оставалась для меня воплощением совершенства.

Огромные глаза, идеально подкрашенные губы и аромат, созданный, несомненно, персидским чародеем, чтобы окончательно вскружить нам головы.

Поодаль на мозаичном полу с изображениями неистовых греческих богов, выполненными со вкусом, свойственным ушедшим временам, в кажущемся беспорядке расставлены были стулья и диваны. Роспись на стенах запечатлела сцены сродни той, что была выложена на полу, но грубоватые, замысловато украшенные колонны относились, по-видимому, к этому веку.

Кожа хозяйки дома была совершенно белой. В этой женщине, похоже, не осталось ничего человеческого. От этой мысли меня бросило в дрожь. Но выражение ее лица и улыбка были сердечны и не скрывали величайшего любопытства.

Не изменив позы, по-прежнему опираясь локтем о подушки, она подняла глаза. Унизанная браслетами рука поражала изяществом.

– Мариус, ты рассматриваешь мои стены и пол так внимательно, словно книгу читаешь, – произнесла она на безупречной латыни.

Я отметил про себя, что голос ее звучит приятно, под стать лицу.

– Прошу прощения, – ответил я. – Но в столь изысканной комнате было бы невежливо вести себя иначе.

– Ты тоскуешь по старому Риму, – продолжала она, – по Афинам, даже по Антиохии, где тебе доводилось жить.