Книга Кровь и золото, страница 86 – Энн Райс

За много лет я перевидал тысячи смертных, не испытывая к ним никаких чувств, но сейчас, глядя на это существо, я ощущал лихорадочное биение сердца, словно опять заглянул в мастерскую Боттичелли, увидел картины и познакомился с Боттичелли-человеком. О да, с человеком!

В ту ночь я оставался в ее доме недолго.

Но через неделю вернулся и принес ее портрет. Я написал его на небольшой панели и приказал вставить в золотую раму, отделанную драгоценными камнями.

Я вручил ей портрет и увидел, что она потрясена. Она не ожидала подобного сходства. Но я опасался, что она найдет в картине что-то необычное, какие-нибудь недостатки.

Она подняла глаза, и я ощутил ее признательность, восхищение и более глубокое чувство – эмоцию, в которой она отказывала себе в общении с остальными.

– Кто вы... на самом деле? – спросила она мягким вкрадчивым шепотом.

– Кто вы... на самом деле? – повторил я и улыбнулся. Она серьезно посмотрела на меня, потом вернула улыбку, но не ответила, закрыв от меня все тайны своего сердца – грязные тайны золота и крови.

В тот момент я боялся, что потеряю самообладание. Мне хотелось обнять ее, пусть даже против воли, силой выхватить ее из теплых, уютных комнат и перенести в холодный роковой мир моей души.

Я увидел – увидел как наяву, словно христианский сатана опять принялся искушать меня видениями, – как ее преображает Темная Кровь. Увидел, как она начинает принадлежать мне, как ее юность сгорает на алтаре бессмертия, как я становлюсь для нее единственным источником тепла и богатства.

Я покинул ее дом, ибо не мог там оставаться. И не возвращался много ночей, сложившихся в месяцы.

Бьянка прислала письмо.

Я пришел в изумление, перечитал его несколько раз, а потом положил в карман туники поближе к сердцу.

«Мой дорогой Мариус.

За что вы лишили меня своего общества, оставив взамен только восхитительный портрет? Мы постоянно ищем новых развлечений, а гости мои неизменно вспоминают о вас с добротой. Непременно возвращайтесь. Ваша картина заняла почетное место на стене моего салона, чтобы доставлять удовольствие всякому, кто входит в мой дом».

Как же получилось, что я начал изнывать от желания сделать своей спутницей смертную женщину?

Прошло столько веков – в чем же дело?

Я думал, что в Боттичелли меня привлекает необыкновенный талант, что острый взгляд и жадное сердце заставили меня надеяться на чудо в стремлении смешать Кровь с его необъяснимым даром.

Но эта девочка, Бьянка... На первый взгляд она не представляла собой ничего особенного. О да, ее красота была в моем вкусе до такой степени, что казалось, будто я сам ее вылепил, будто она – дочь Пандоры, будто она – творение Боттичелли, вплоть до сонно-мечтательного выражения лица.

;В ней невероятным образом смешивались внутренний огонь и уравновешенность.

Но за долгие годы скитаний я повидал много красивых людей – богатых и бедных, молодых и старых, – но ни разу не испытал столь острого, почти неконтролируемого желания забрать их с собой, увести в святилище и поделиться плодами своей мудрости.

Что делать с этой болью? Как избавиться от нее? Долго ли мне мучиться здесь, в Венеции, в городе, где я искал покоя и поддержки смертных, втайне пообещав взамен вернуть миру благополучных, образованных мальчиков?

Поднимаясь по вечерам, я стряхивал обрывки недавних снов о Бьянке – снов, в которых мы сидели в моей спальне, беседовали, я рассказывал о долгих одиноких дорогах, что мне довелось преодолеть, а она объясняла, как ей удалось извлечь из обыденных, низменных страданий невероятную силу.

Даже участвуя в пирах учеников, я не мог отделаться от грез. Они осаждали меня, словно я засыпал среди бокалов и тарелок. Мальчики соперничали друг с другом, стараясь привлечь мое внимание. Им казалось, что господин недоволен ими.

Заходя в мастерскую, я испытывал смятение. Я написал большую картину, изобразив Бьянку Девой Марией с пухленьким младенцем Иисусом на руках. Я отложил кисти. Я был недоволен. И не находил причин для довольства.

Я оставил Венецию и отправился в деревню в поисках злодеев. Я пил кровь, пока не насытился, что называется, до отвала. А потом вернулся в свои покои и лег на кровать. Мне снова приснилась Бьянка.

Наконец перед рассветом я записал в дневник следующее предостережение:

«Желание создать здесь бессмертного спутника столь же неоправданно, как и во Флоренции. Ты прожил долгую жизнь, ни разу не сорвавшись, хотя прекрасно знаешь, как это делается, – тебя научил жрец друидов. Только следуя своим принципам, ты сможешь выжить. Какая бы радужная картина тебе ни рисовалась, не смей вырывать из жизни эту девочку. Вообрази, что она – это статуя. Вообрази, что твое зло – это сила, разбившая статую. Посмотри на осколки. Это последствия твоего поступка».

Я вернулся в ее дом.

И увидел ее словно впервые – так сильно поразил меня ее образ, так мягко и убедительно звучал ее голос, такое обаяние светилось в лице и глазах. Находиться рядом с ней стало для меня и агонией, и несравненным утешением.

Много месяцев я приходил в ее дом, притворяясь, что слушаю декламацию стихов, иногда поневоле участвуя в неспешных дискуссиях об эстетике и философии, в то время как мне просто хотелось побыть рядом с ней, всмотреться в прелестные черты ее лица и, прикрывая глаза от удовольствия, слушать ее певучий голосок.

К ее знаменитым собраниям присоединялись все новые гости. Никто не смел оспаривать ее превосходства в своей области. Но пока я сидел и наблюдал за происходящим, погрузившись в приятную дрему, моему взору открылись ускользающие от остальных страшные подробности.

Некоторые из тех, кто заходил в ее дом, были отмечены мрачной печатью. Некоторые люди, близко знакомые божественно пленительной хозяйке, получали с вином порцию яда, остававшегося в организме после того, как они покидали радушную компанию, и рано или поздно приводящего к смерти!

Поначалу, уловив своим сверхъестественным чутьем едва различимый запах смертельной отравы, я решил, что у меня разыгралось воображение. Но с помощью Мысленного дара я заглянул в сердце чаровницы и узнал, как она заманивает в салон тех, кого должна отравить, даже не догадываясь о причинах столь сурового приговора.

И теперь мне открылась наконец та низменная ложь, что я почувствовал во время нашей первой встречи. Родственник, флорентийский банкир, держал ее в постоянном страхе. Именно он привез ее сюда и устроил ей очаровательное гнездышко, где не смолкала музыка. Именно он требовал, чтобы она подсыпала яд в ту или иную чашу – по его усмотрению.