Онлайн книга «Сюзерен»
|
— …что ночевал нынче в притворе у пещеры Святой Девы, — успокаивающе возложив руки на голову отрока, продолжил настоятель. — Я знаю, твой старший брат стремится поскорее принять постриг и любит коротать ночи близ притвора Смуглянки, ведь так? — Так… — Матиас все же не успокаивался. — Но он мне сейчас не открыл! — Ну, не открыл… — отечески улыбнулся аббат. — Может, уснул — так ведь бывает. — Да нет же, святой отец! — взвился мальчишка. — Алехо бы так никогда не сделал… Тем более — колокола, он же не мог их не слышать?! Может… может, его хватил удар? — Ну-у-у, придумал — удар, — перекрестившись, отец Бенедикт поспешно накинул нарясник. — Сейчас вот заутреню отстоим и сходим в притвор, разберемся. Самолично с тобой спущусь — обещаю. — Спасибо, святой отец! — просиял лицом мальчик. — Так я побегу? Нам же на заутрене петь, а брат Августин сами знаете, какой строгий, не любит, когда опаздывают. — Беги, беги, сын мой. Перекрестив мальчика, аббат вышел из кельи и, кивая на ходу монахам, направился в монастырскую церковь, где уже собралась в ожидании вся братия. Облачившись в золоченые ризы, отец Бенедикт приступил к службе, как делал каждое утро на протяжении уже двадцати пяти лет… — О Патер Ностер… — Уста немолодого прелата сами собой произносили слова молитвы — звучно и вместе с тем как-то по-домашнему уютно. Да ведь здесь, в этой обители, и не могло быть как-то по-другому, ведь Святыня — Моренета, Смуглянка — считалась родной. Впрочем, нет, не считалась — являлась таковой! Была! Ах, как запели отроки! Голоса звонкие, словно весенние ручейки… Поют этак слаженно, чисто. В том, конечно, большая заслуга брата Августина, человека строгого, но с большим и добрым сердцем. Двести лет уже, как при монастыре — хор мальчиков, двести лет! Многие паломники, поклонившись Смуглянке, еще пару дней остаются специально послушать. Да и как не послушать — это же чудо какое-то! Словно сам воспаряешь к небесам, к Господу, к Пресвятой Деве… Ах, голоса, голоса… а вот этот — солист — это Мартин поет, вот уж голос так голос! Такой талант — только от Бога, а открыл парня брат Августин. Жаль, недолог век монастырских певцов — года два-три, и голос начнет ломаться, грубеть. Это и правильно, так и должно быть, не век же отрокам оставаться детьми, пора и взрослеть, уступая дорогу новым хористам… и новому чуду. В отличие от своего старшего брата, Матиас непослушен, неусидчив, матери — вдове Альмеде, свободной крестьянке, — трудно с ним, да и брату Августину нелегко. Да уж, у хормейстера непосед много, за каждым глаз да глаз, зато как потом славно выходит! Не песнопения, а благодать Божья. — А-а-а-ве Марии-и-и-я-а-а-а-а… * * * По окончании службы Матиас, нетерпеливо грызя ногти, дожидался аббата у церковных врат. — Ой! Святой отец, как вы незаметно подошли! — Ногти не грызи, вьюнош. Не то придется наложить на тебя епитимью. — Ой, святой отец, а и сам не понимаю, как это так получается, что руки будто сами собой ко рту лезут. Настоятель спускался по лестнице быстро, и Матиас едва за ним поспевал, даже запыхался немного, но к притвору, неучтиво опередив отца Бенедикта, подскочил первым, толкнул дверь, оглянулся: — Вот видите, святой отец, — закрыто. — Вижу, что закрыто. — Побарабанив в дверь кулаками, аббат безуспешно попытался открыть дубовые створки и покачал головой. — Однако! — Внимательно оглядев дверь, отец Бенедикт хмыкнул: — Может, отсырела? Или, наоборот, рассохлась? — Ого! Вот так дела, святой отче! — подпрыгнув, Матиас достал ладонями притолоку. — А дверь-то заклинена. Там скобы! — Какие еще скобы? — недоверчиво переспросил аббат. — Ты сможешь их достать? Хотя нет — лучше беги за лестницей. И позови кого-нибудь. Да хоть отца кастеляна. И… больше никого пока не зови! Отец Амврозий, кастелян, — сутулый и худой, как высохший на солнце тростник, — явился быстро, его келья находилась рядом, лишь только подняться. Лестницу он притащил с помощью Матиаса, ведь парнишка сразу же сказал, что отец-настоятель велел никого больше не звать. — Давай, отроче, лезь, — аббат ободряюще улыбнулся. — Погляди, можно ли вытащить скобы. — Можно! — взлетев по лестнице вверх, бодро оглянулся мальчишка. — Их просто засунули, не забивали. Я вытащу? — Давай. Сунув скобы в рот — а больше некуда, карманов нет, — Матиас спустился и помог отцу кастеляну убрать лестницу, после чего дверь легко отворилась… Хотя нет! Не так уж и легко… что-то там, внутри, мешало… — А ну-ка… — Несмотря на возраст, аббат все же был посильнее и, навалившись плечом, толкнул дверь. Та наконец поддалась, а внутри, в притворе, явно что-то сдвинулось… — О Пресвятая Дева! Едва войдя, отец Бенедикт удивленно округлил глаза и перекрестился, чуть было не споткнувшись о лежащее поперек притвора тело в черной рясе послушника. — Алехо! Брат! — Матиас бросился на колени и затряс несчастного изо всех сил. — Алехо! Алехо! Вставай, братец, не спи! Ой… что это? — Это кровь, отроче, — наклонившись, тихо произнес настоятель. — А ну-ка, брате Амврозий, перевернем его… Ага… Господи Иисусе!!! Это кто ж его так?! Перевернув послушника на спину, все трое в ужасе отпрянули: горло убитого — именно так, убитого! — казалось, перегрыз какой-то крупный зверь, волк или даже медведь, и целой лужи крови, в которой лежал бедолага, монахи поначалу не заметили в полутьме и вот только сейчас едва не поскользнулись. — Братец мой… брат… — тихо заплакал Матиас. — Да-а-а… — отец Амврозий скорбно покачал головой. — Это уж точно не зверь… Дело рук человеческих? И кому же могло понадобиться убивать простого послушника? И зачем? — Я вижу, зачем. — Голос аббата внезапно осел, сделавшись глухим, замогильным, как бывает, когда одно горе перекрывается другим, еще более страшным. — Гляньте-ка… Моренета… — Что-что? Моренета? — Кастелян оторвал взгляд от трупа. — Ой, да ее же нет! — Выкрали! — перестав рыдать, воскликнул Матиас. — И брата моего убили… он, видать, защищал нашу Смуглянку… да не смог. Мальчик снова заплакал, и отец Бенедикт ласково погладил его по голове, утешая, а сам думал — не мог не думать — о страшном. О том, что случилось… Господи, ну как же так? * * * Монастырь располагался на небольшом плато, и узкая, вымощенная камнями дорога, спустившись с горного кряжа, вновь забиралась к мощным воротам обители, взять которую представлялось не столь уж простым делом даже самому опытному и сильному врагу. Над серыми скалами, возвышавшимися над монастырскими стенами, словно застывшие во время сурового шторма океанские волны, клубился белый, густой, как плохо сваренный кисель, туман, длинные языки его, медленно сползая в долину, таяли в жарких лучах солнца. |