Книга Кофе с перцем, страница 32 – Екатерина Красавина

«Я должна показать, что раздавлена и сломлена. Иначе меня пустят по второму кругу».

— Нет. Вам показалось.

— В самом деле?

Соболь неотрывно смотрел на нее.

— Получила удовольствие?

— Я… жалею…

— Ой ты господи! Сподобилась! Мозги вправились? — Витя Соболь, наверное, только что поел, потому что у него на подбородке застыла ярко-желтая капля.

— Я решил тебя простить. Мне ты теперь не нужна. Все. Ты свободна. Иди на все четыре стороны. Помни Витю Соболя! — Он достал из кармана сотовый и позвонил кому-то: — Зайди ко мне. Отвезешь сейчас одну телку. Я скажу куда.

Ларису вывели из дома и впихнули в машину. А выкинули около входа в парк.

— Дальше иди пешком, — добродушно сказал бандит. Это был симпатичный парень лет двадцати. Блондин с ярко-голубыми глазами.

Она с трудом вышла из машины и, не оглядываясь, пошла вперед. Дорога через парк, знакомый с детских лет, казалась бесконечной. Она часто останавливалась и присаживалась на скамейки. Она даже не знала, какое сегодня число. И долго ли она пробыла за городом. День? Два? Неделю?

Она села на скамейку около молодой женщины с мальчиком лет трех. Он играл в мячик. Кидал его как можно дальше, а потом бежал за ним, заливаясь смехом.

— Простите, пожалуйста, какой сегодня день?

Хорошо одетая женщина с темными, гладко зачесанными назад волосами, скользнула по Ларисе равнодушным взглядом.

— Среда.

— А число?

— Пятое.

Пятое мая! Она была в бандитском плену ровно три дня! А ей казалось — целую вечность. Ларисе не хотелось идти домой. Там ее никто не ждал. Да и что она скажет матери? Та и так считает, что она шлюха. А теперь? Кем она будет считать свою дочь теперь? Но если не домой, то куда Лариса может пойти? Подруг у нее нет. К Эмилии Григорьевне? Стыдно. Хотя та была добрейшей души человек, все равно — Лариса не могла предстать перед ней в таком виде. Николай Степанович? Да, это — выход. Она расскажет ему все и попросится пожить какое-то время в спортивном зале. Там есть маленькая комнатка с диванчиком. Она может несколько дней побыть там. Но для этого надо пойти домой, позвонить ему… Но домой ноги не шли. Они словно впечатались в землю. Намертво. Женщина с ребенком уже ушли, а Лариса все сидела на скамейке и смотрела прямо перед собой невидящим взглядом. Наконец она решилась, поднялась со скамьи и направилась к дому. К счастью, матери в квартире не было. Лариса с отвращением стянула с себя чужое платье, сняла белые шлепанцы. Она кинула их в полиэтиленовый пакет, который собиралась выкинуть в ближайший мусоропровод. Дома у Николая Степановича никого не было. Она звонила несколько раз, но безрезультатно. Придется идти в спортивную школу. Наверняка он там.

Ларисе очень хотелось принять душ, но она боялась, что в любой момент может прийти мать, и тогда придется что-то говорить, лгать, оправдываться… У нее не было ни сил, ни желания это делать. Лариса переоделась, взяла из ящика пятьсот рублей и собиралась уже выйти из комнаты, как случайно бросила на себя взгляд в зеркало. И ужаснулась. Ее лицо было каким-то чужим, странным. Она смотрела на себя — и не узнавала. Это была не она, Лариса Марголина, а какая-то другая девушка, очень похожая на нее, но все-таки не она. Под глазами — синяки, правую щеку пересекала длинная красная царапина. А на левой скуле был огромный кровоподтек. Но главное — изменилось выражение глаз. Она смотрела как хищная затравленная кошка: настороженно, испуганно. Лариса провела по зеркалу рукой, словно желая стереть увиденное. Но отражение никуда не делось. Лариса резко повернулась спиной к зеркалу и вышла из комнаты.

Увидев ее, Учитель ничего не сказал. Он отвел ее в комнату, служившую ему кабинетом, и посадил на диван. Сел рядом. Накинул на ее плечи плед. Несмотря на теплую погоду, Ларису знобило. Он подал девушке стакан горячего чая. Лариса сделала глоток-другой. И тут ее прорвало. Она говорила и не могла остановиться. Она рассказывала о случившемся сухо, отстраненно, как будто бы читала чужой закадровый текст. Когда она закончила свой рассказ, то услышала:

— Почему ты не обратилась ко мне?

— Мне… было стыдно.

— Чего? Чего ты стыдилась? Эта история стара как мир! Красотой хотят обладать все, особенно те, кому она недоступна.

— Теперь уже поздно об этом говорить.

— Да. Это — прошлое. А что ты думаешь делать сейчас? Сегодня и завтра?

— Я была дома…

— Понятно. Оставайся здесь. В этой комнате ты можешь жить, сколько тебе угодно.

— Скоро школьные экзамены, — сказала Лариса — и сама удивилась, что она может после всего случившегося думать о таких обыденных и прозаичных вещах. — Я, наверное, несу страшную чушь! Как я могу еще говорить об экзаменах? В такую минуту…

— Все правильно. Это нормально — думать о жизни, о ее проблемах. Зачем тебе зацикливаться на том, что уже осталось позади? Думай о будущем.

Позади? — Лариса скинула с себя плел и засмеялась истеричным смехом. — Да я теперь никогда не смогу жить так, как раньше! Я чувствую себя подстилкой, о которую вытерли ноги.

— Так, как раньше, естественно, уже никогда не станет. Ты стала другим человеком. Познала жесткий опыт жизни. Но все случившееся надо выкинуть из головы. Навсегда! Иначе ты не сможешь жить дальше.

— Но как? — Лариса подняла к Учителю заплаканное лицо. — Как?

— Я помогу тебе. Но чуть позже. Сейчас тебе надо принять душ и поспать.

— Спасибо, — Лариса запнулась. — Я хочу вас… спросить о…

— О чем? Спрашивай!

— Почему я растерялась? Почему я не вспомнила в момент опасности все то, чему вы меня учили? Не смогла применить приемы, взять себя в руки? Сосредоточиться и стать хладнокровной? Почему? Я оказалась плохой ученицей?

— Нет, — Николай Степанович взял Ларисину руку и погладил ее. — Нет. Просто… ты еще не сталкивалась с реальной угрозой. Теория — это одно, а практика — другое. Многие при первом столкновении с опасностью теряются. Так бывает. К сожалению. В другой раз… — здесь Учитель осекся. — Надеюсь, что следующего раза не будет. Никогда. Отдыхай…

Стоя под душем, Лариса чувствовала, как прохладные струи воды смывают с нее грязь, чужую слюну, запах пота, разгоряченных тел. Ей казалось, что она буквально покрыта коростой грязи, которая постепенно отламывается от нее кусками и растворяется в воде. Она подумала, что завтра зайдет домой и заберет свои вещи. И останется здесь. До самого своего отъезда в Москву.

Следующие два дня Надин отказывала Паше в рандеву, ссылаясь на сумасшедшую усталость и занятость. Паша изо всех сил изображал из себя пылкого влюбленного: горячо дышал в трубку, делал длительные паузы, испускал страдальческие вздохи.

— Мне так хочется тебя видеть, Надин, — говорил он, многозначительно понижая голос.