Онлайн книга «Урусут»
|
– Ого! – Именно так. А однажды я проснулся – солнышко в окно светит, на улице – рай. Зато в квартире накурено, наплевано, можно сказать, наблевано – фу, гадость! Раньше, когда учился в школе, я бегал каждое утро. И тут – нацепил кроссовки да потрусил по знакомым местам. Май, все цветет, а с меня пот в три ручья, одышка… Вернулся я домой, вычистил-выдраил квартиру, выбросил мусор, и больше ни один человек с бутылкой в руке ее порог не переступал. – Так все просто? – А зачем усложнять? Восстановился на учебе, за четыре месяца пришли прежний вес и здоровье. Каждый день, независимо от настроения и погоды – физические упражнения. С тех лет если и делал перерывы – это правда – не больше десяти дней в году. – Да ну? – Ну да. Закончил МГУ, в принципе, хорошо, тут и предложили по обмену год в Чикагском университете провести. Очень хорошая вещь с учетом смены обстановки. Там оказалось все другое, новое, где-то – неприятное, где-то – интересное, после года мне дали стипендию и уговорили остаться еще на два. Приехал я туда изучать историю и историю искусств, а уехал со степенью по бизнесу и экономике. Проработал два года в небольшом банке, женился, переманили меня в мою нынешнюю компанию, в экономике начался бурный рост, вернее, кто успел запрыгнуть в лодку, быстро понесся по течению, прочие остались на берегу, или пошли в том же направлении, но пешком. Вот и вся жизнь. – Как-то все коротко и быстро. – Сам удивляюсь. Придумывал себе страдания и мучения, а тут – раз-два, и просто умер. При попытке покорения одной из самых доступных гор в мире. – Совершенно верно. – Ну, а ты? – Что – я? Ну, мои все умерли естественной смертью. – Но – умерли? – Ну конечно. – А чем, как ты живешь? – Живу? Скажи – жила. – Хорошо. Жила. – Да вот, ходила в горы. Для тебя это увлечение… – Бывшее. – Угу. А для меня – жизнь. Бывшая. – Потому что реальная, в городе со стенами не устраивала? – Город и стены ни при чем. Город свой я люблю. А – «реальная», да… К мужу своему я даже симпатии не испытываю, детей у нас нет, его дома почти не бывает, меня дома почти не бывает… – Почему без детей? – А он не может их иметь. Что-то там со сперматозоидами. Скромные слишком. Хотели взять приемного – «да-да, сейчас-сейчас», год, другой, третий… Ну, не надо человеку – что я сделаю? – Если не касаться семьи – то чем живешь? – Да ничем. Что это за жизнь – вне семьи? Знаешь, вдруг и вправду нам неделя до смерти – все так перед глазами пролетает… Ты, наверное, прав. Человек сам делает свои ошибки, и сам за них несет ответственность. А одна ошибка порождает другую, та – цепляет третью, и – как снежный ком. Как сегодняшняя лавина. Ледник ведь не сразу поехал. Меня воспитывала бабушка, она родила очень рано – и хотела удержать меня от этого. Мама меня родила рано – и посему тоже, как бабушка, хотела удержать меня от этого. Но у всех-то людей все получается по-разному! Вот мама. Обычный мезальянс. Ей – девятнадцать, она учится в театральном училище, красавица из красавиц. Папе – сорок два, он заместитель начальника порта. – Ого! Для советских-то времен! – Не то слово! Ну, вроде как любовь, женятся, рождаюсь я, но потом мама влюбляется в кинорежиссера и уходит к нему, а меня отдают на воспитание бабушке. Зато папа селит нас с бывшей тещей – бабушка ведь ему теща! – в своей квартире на улице Восстания, дом 20А, а сам получает жилье в новом доме у залива. И женится еще раз. В четвертый, кстати. А мама уходит от кинорежиссера к киноактеру. А потом выходит замуж за оператора. Маму, равно как и папу, я вижу раз в две-три недели. И когда у меня в восемнадцать появился ухажер! – о, но какой же был милый мальчик! Андрюша Клюев! Как меня любил! Цветочки-цветочки-цветочки, такой нежный застенчивый очкарик, взять за руку боялся, не то, что там в щечку поцеловать! А в первый раз поцеловав, как честный человек, сразу сделал мне предложение. Но бабушка стеною крепостною встала – нет, и все тут. Закончи учебу, повзрослей, ветер из головы уйдет, ля-ля-ля, тра-ля-ля… Года три Андрюша кругами ходил, а потом свинтил в Германию составлять компьютерные программы, писал-писал мне письма, да прекратил. Я эти письма хранила, перечитывала. И замуж я вышла только в двадцать восемь, когда и бабушки уже не было, и папы, а у мамы имелось трое других детей и сахарный диабет. Так в памяти и сидит, как я рвусь на улицу, мой несчастный поклонник у подъезда топчется, а бабушка стоит у двери и кричит: «Горячева Марина Анатольевна! Куда это вы собрались?!» – и у меня от ее голоса поджилки трясутся. – Горячева – твоя девичья фамилия? – Да. – А нынешняя? – Шевцова. – Бабушка являлась такой строгой? – Нет. Во всем другом – совсем не строгой. Но что касается мужского пола – скала. И себя, как я понимаю, мне отдала, хотя при моем рождении ей исполнилось всего тридцать шесть, и выглядела она шикарно, всегда, даже в домашней обстановке – как иначе, потомственная петербурженка, артистическая среда… Иногда пропадала на два-три дня, но никакой серьезной связи, никакого мужчины в доме. Зато тетки приходили чай пить, вечно такие же расфуфыренные – «Вера Александровна, вы ангел! Ах, такая ноша!» Тьфу! – «Ноша» – это ты? – Ну, конечно. Отдохнул? – Не в отдыхе дело. Локоть разбил, и сильный ушиб грудной клетки. Как бы ребро не сломал. Ты как? – Наверное, так же, но гематомы будут завтра, а сегодня мы лезем вниз. – Неугомонная. – Иначе умрем. Я не знаю, на какой мы высоте, но вспомни слова Шуленина о кислородном голодании – или сердечный приступ, или отек легких. Я не буду ждать. Во всяком случае, все стены облажу и до дна доберусь. – Шуленин… Как ты думаешь, они живы? Долгая пауза. – Вряд ли. Я видела, как их унесло. Включай лампочку. Белый Лоб зажег свет и направил его вниз. Под ними, еще в метрах двенадцати, выступала другая площадка. За ней пещера уходила еще дальше вглубь. – Вот так, мало-помалу, с площадочки на площадочку, мы и спустимся вниз. Хотел ты, Олег, стать альпинистом, а вышло – спелеологом, – пристегнулась к его карабину и скомандовала: – Спускай меня, постепенно ослабляя веревку. Я легкая – у тебя сил хватит. – Справлюсь. Он, действуя, как на тренировках в клубе, помог ей оказаться внизу. Услышал щелчок – шнур отпущен. – Посвети, будь другом. Направил луч фонарика на второй выступ – и тут раздался визг. Визг не страха, а торжества. – Олег! Олег! Здесь чьи-то вещи! |