Онлайн книга «Плач к Небесам»
Да, она посмотрела на него. Она глядела на него из ночной мглы. Он презирал ее и в то же время знал, что в тот момент, когда улыбнулся ей восхищенной улыбкой, глаза его зажглись похотливым блеском. Всегда одна и та же дерзость, то же кокетство, та же игра в кошки-мышки, в то время как внутри его грызет скорбь. "Ты думаешь, я хочу тебя, ты думаешь, я желаю тебя! Да я хочу выпить тебя, как вино, а потом выбросить на обочину, прежде чем ты успеешь понять, что произошло. Но она! То была любовь, неподвластная времени. И это я погубил ее! «Тонио!» — и больше ни одного слова до самой смерти". Он пил бренди слишком жадно: оно текло по его подбородку, проливалось на одежду. Кто-то поздоровался с ним, поклонился ему и торопливо удалился, увидев, в каком он состоянии. Но они простят! Все прощали его. Ведь понятно: жена умерла, дети плачут по ней, и он тоже плачет по ней. А где-то в пятистах милях к югу то бесчестье, тот старый скандал. «Ах, сенатор Карло Трески! — должно быть, говорят они себе. — Что ему пришлось перенести!» Еще кто-то. Федерико тронул его за локоть. А он не отрывал глаз от женщины в черном. Она определенно пыталась соблазнить его. — Я же сказал, оставь меня одного. — ...Пришел, и никого на нем не было, синьор. — На нем? Я не расслышал тебя. — На пакетботе [46] , синьор. Там не было... Шлюха была изящной, похожей на кошку; в ней чувствовалось что-то явно элегантное — в колыхании ее платья или в том, как она шла против ветра. Он хотел ее, он хотел ее! А когда с этим будет покончено, он встанет на колени и признается: «Я убил его. У меня не было выбора, я не...» Он повернулся кругом и посмотрел на Федерико более внимательно. — Что ты сказал? — На пакетботе никого не было, синьор. И никакого послания тоже. — И, понизив голос почти до шепота, прибавил: — Никакого послания из Рима. — Не было, так будет. Карло распрямил плечи. Итак, ожидание продолжается, а с ним и ощущение вины. Нет, не вины, а просто неловкости, напряжения, ощущения невозможности дышать. Теперь он почти с ужасом ожидал этого послания. После той первой вспышки гнева, когда он спросил, может ли быть уверен в их преданности, они сказали ему: «Мы привезем доказательство». — «Неужели? И что же это будет? — спросил он тогда. — Окровавленная голова в мешке?» Он тогда засмеялся, и даже они, эти убийцы, оцепенели от ужаса, хотя и попытались скрыть это за непроницаемостью своих лиц, словно вырезанных из дерева, грубо, без всякой шлифовки. «Не нужно привозить мне доказательство. Нужно только сделать это. А новость быстро доберется до меня». Певец Тонио Трески! Именно так его называют, даже при нем, при Карло, даже обращаясь к нему, его брату, осмеливаются говорить: «Певец Тонио Трески»! Много лет назад те тоже обещали ему принести доказательство, но он отверг это. А когда они все же развернули перед ним кровавую тряпку и он увидел месиво из внутренностей и крови, то отскочил за стул, чтобы не видеть, и заорал: «Уберите это от меня, уберите!» — Ваше превосходительство... — Федерико обращался к нему. — Я не пойду домой. — Ваше превосходительство, раз послания все еще нет, значит, остается вероятность того, что... — Какая еще вероятность! — Вероятность того, что им не удалось этого сделать. В голосе Федерико слышалось легкое раздражение, какое-то беспокойство. Он стрелял глазами по всей площади, но лишь слепо скользнул взглядом по неожиданно появившейся женщине в черном. «Так ты не видишь ее? Зато я вижу!» — улыбнулся Карло. — Не удалось? — усмехнулся он. — Ради Бога, он же всего-навсего треклятый евнух! Они могли бы придушить его голыми руками! Он поднял бутылку и почти дружеским жестом отодвинул Федерико, чтобы тот не загораживал женщину. Да, она снова была здесь. «Отлично, красавица, иди же ко мне!» — сказал он про себя и быстро стал глотать бренди. Обжигающий напиток прочистил ему рот, прояснил глаза. Дождь падал беззвучно, невесомо, похожий на серебристое кружево. И тепло в груди было просто роскошным; Карло не отнимал бутылки от рта. В свои последние дни Марианна металась по комнате, выдергивая ящики из шкафов и комодов: «Отдай ее! Ты не имеешь права забирать ее у меня! Я ее здесь положила! Ты меня здесь не удержишь!» А потом последовало предупреждение старого врача: «Она себя убьет». А в конце — крики Нины, бегущей по коридору: «Она не говорит, она не шевелится!» — и плач, плач... За четыре часа до смерти она это знала. Она открыла глаза и сказала: «Карло, я умираю». «Я не дам тебе умереть! Марианна!» — звал он ее. А потом она на миг очнулась, села на постели, распахнула глаза. «Тонио!» — и больше не произнесла ни слова. Тонио, Тонио, вечно один только Тонио. — Синьор, пора домой... Если это не удалось сделать так, как это должно было быть сделано, есть опасность, что... — Что? Им нужно было просто свернуть шею каплуну! Если они еще этого не сделали, значит, сделают. Не желаю больше говорить об этом. Ступай! «Певец Тонио Трески!» — презрительно усмехнулся Карло. — Но на пакетботе обязательно должно было быть какое-то послание. — Ага, доказательство! — сказал он. — Доказательство. Голова в кровавом мешке. «Уберите это от меня, уберите это от меня, уберите это от меня-я-я-я!» Она никогда не переставала выпытывать у него: «Ведь не ты это сделал? Ведь не ты?» И он в тысячный раз шептал слова отрицания. Тысячу раз в те первые дни, когда все готовы были наброситься на него, как стервятники. Там, за закрытыми дверями, она прижималась к нему, вцеплялась в него, как птица когтями: «Мой сын! Мой единственный сын! Наш сын! Ты этого не делал!» «Так скажи это сейчас!» Он смеялся, смеялся: «Нет, моя дорогая, тысячу раз нет! Я не мог сделать ничего подобного. Он сам совершил этот необдуманный поступок». И тогда ее лицо смягчалось и она верила ему, по крайней мере в тот миг, что находилась в его объятиях. — ...К чему так скорбеть? Кто это сказал? Карло быстро обернулся и увидел две поспешно удаляющиеся фигуры: тяжелые черные патрицианские одежды, белые парики... Его бдительные и вечно осуждающие соперники! |