Книга Львенок, страница 20 – Йозеф Шкворецкий

В передней висел Верин голубенький плащ-болонья, а под ним стояли белые лодочки. Дверь в комнату была полуотворена, оттуда лился неяркий свет.

Я на цыпочках вошел внутрь. Веры нет; возле стены — разложенный диван, на стуле — брошенное белое платье.

И тут новая страшная мысль заставила меня нервно дернуться и повернуться в сторону тоже не полностью закрытой двери в ванную. Щель выделялась светлой полосой; но и в ванной стояла мертвая тишина. У меня потемнело в глазах — я уже видел Веру, возносившуюся, подобно доброму ангелочку, на алых облаках крови к вратам чистилища.

Но когда я с колотящимся сердцем просунул голову в дверь, Вера оказалась жива: она лежала в воде, синей от соли для купания, и читала какую-то книжку.

Я вошел в ванную и остановился. Вера глянула на меня поверх книги и тут же снова опустила глаза к буквам.

Я присел на край ванны. Поверхность воды была, как зеркало; под нею плавало стройное девичье тело моей балерины, с кудряшечками в низу живота, с маленькими грудями, с боками, которые лишь едва заметно намечали округлость женских бедер.

— Вера, — сказал я. Сердце у меня по-прежнему колотилось, как бешеное.

Она продолжала читать.

— Вера, черт побери!..

Наконец-то она снова бросила взгляд на меня поверх томика.

— Что?

— Я думал… я боялся…

— Боялся?

— Да, боялся! Что ты сделаешь какую-нибудь глупость! — разбушевался я. — Ты же чуть что — сразу рыдать, как…

— А что мне оставалось? — оборвала она меня. — Смеяться? Между прочим, ты был довольно смешон, когда ползал на коленях перед той девицей… — И тут она перестала владеть собой. Из незабудковых глаз брызнули привычные слезы, книжка полетела на резиновый коврик на полу, и Вера, повернувшись в воде, душераздирающе зарыдала в голубой солевой раствор.

Я поднял книгу. «Метафизика любви». Шопенгауэр. Из фонда Городской библиотеки. Так вот где ищет она помощь в решении своих проблем! Я положил руку на Верино мокрое плечо.

— Не плачь.

Она задрожала.

— Ну, хватит.

Она перестала всхлипывать и даже повернула ко мне голову. Заплаканные глаза смотрели просительно.

— Карличек… пожалуйста… — Она села в ванне. — Карличек…

Я поднял брови и вздохнул. Она обхватила меня за шею и прижала твердые губы к моим губам. Сквозь рубашку я почувствовал мокрый обжигающий жар.

В голове у меня роились мысли. Вера лежала рядом, голова — на моей груди, и ровно дышала, но я знал, что она не спит. Точно прочитав мои мысли, она проговорила грустно-прегрустно:

— Ты меня больше не любишь, да?

— Люблю.

— Не любишь. Ты знаешь, что я имею в виду.

— Я люблю тебя так же, как любил всегда.

Она вздохнула и горько рассмеялась.

— Вот именно. Я тоже люблю тебя так же, как любила всегда.

Я молчал. Я смотрел в потолок, пересеченный белесой полосой лунного света — точь-в-точь большая стрелка гигантских световых часов.

— А ту… ту ты тоже любишь, как меня?

— Нет, — вздохнул я. — Ту любит Вашек.

— Тогда почему ты ее все время провожаешь?

На стуле сияло белое платье, на комоде стояла алебастровая статуэтка — обнаженная женская фигурка, скрытая темнотой, так что только головка ее сияла, освещенная стрелкой лунных часов.

— Я считал своим долгом помочь им обрести друг друга. Купить билеты в кино для всех троих, а потом не прийти.

— Но почему ты ее провожал?

— Потому что Вашек не пришел.

— Ты знал, что он не придет?

— Нет.

— А зачем же ты пошел, если не собирался?

М-да, у лжи короткие ноги. Белесый свет помаленьку добирался до девичьей шеи.

— Да ладно, — сказал я. — Ты же читаешь во мне, как в книге. Это для меня ровным счетом ничего не значит. Хотя она мне и нравится.

Верина голова сползла с моей груди на подушку, и послышался странный звук — то ли всхлипывание, то ли безысходное шипение разъяренной любви.

— Что я могу поделать, Вера? Я такой, какой есть!

Она обернула ко мне свое влажное лицо.

— А я что могу поделать? Я тоже такая, какая есть!

Бледное, несчастное лицо с дорожками от слез.

Мы снова замолчали.

Я проговорил:

— Давай расстанемся.

Она дернулась и почти закричала:

— Нет! Только не это! Карличек! Пожалуйста! Умоляю!

— Так было бы лучше.

— Нет! Она тебя не любит! А я люблю!

Ты совершенно права, Верушка, но мне-то до этого какое дело? Не понимаешь ты всего. Чем мне поможет твоя любовь, если Серебряная меня не любит?

— Я знаю. Только…

— Я всегда буду тебя любить! Молчи! — Это я собрался ее перебить. — Ты даже представить себе не в силах, как может любить женщина! — Да в силах я представить, Вера, в силах, хотелось мне сказать. — У тебя были сплошные… — Шлюхи, скажи это вслух, Вера, хватит жить среди романтических иллюзий. Шлюха тоже способна на любовь. Но она этого так и не сказала. Вера не умела говорить вслух такие слова. — Я же правда тебя люблю, Карличек, понимаешь?

И она меня поцеловала. Она упорно добивалась ясности, но откуда ей было взяться? Потом Вера положила голову мне на грудь, в носу у меня защекотало от аромата ее свежевымытых волос — но внутри по-прежнему была сплошная пустота. Пустота. И еще капелька жалости.

— Это у тебя пройдет, Карличек. Я тебя ни в чем не упрекаю. Я современная, — сказала мне девушка из Трговых-Лад, которая не понимала истинного смысла ни единого чужестранного выражения и в чьей неприметной библиотечке стоял потертый словарь иностранных слов. — Вот видишь, я не такая. Я не устраиваю тебе сцен. Я буду терпеливой, и у тебя это пройдет.

— Я никогда не любил тебя, Вера, — просипел я.

Она быстро прикрыла мне рот рукой.

— Не говори так! Ты любишь меня! Правда? Ответь!

— Люблю.

— Вот и хорошо. Я тебя люблю. Ты даже можешь меня бить, если ты согласен…

Тут голос у нее пресекся. А потом, после долгой паузы, мой современный театральный деятель прошептал еле слышно: — …согласен не бросать меня.

Алебастровая фигурка была уже освещена по пояс. Луна совлекла с нее темноту, и соски теперь походили на черные маки.

— Я этого не перенесу. Я что-нибудь с собой сделаю.

Несчастный голосок пропал втуне.

«С собой сделаю»! Ты прочтешь Шопенгауэра и снова попытаешься обольстить меня своим прекрасным мокрым телом. Но я, Верушка, больше на это не куплюсь. И сам Виктор Дык [17] тебе не поможет. Белесая стрелка луны добралась до колен алебастровой статуэтки. Я уже вернул себе способность рассуждать здраво. Я пропитался мудростью эпохи. Если я хочу когда-нибудь вот так же лежать рядом с барышней Серебряной, то с Верой мне надо быстро и решительно расплеваться.