Книга Львенок, страница 48 – Йозеф Шкворецкий

— Три билета в кино, а потом один не приходит.

— Ах, ты об этом.

— Я об этом. У меня хорошая память. И я не настолько глупа.

Я вслушивался во взвизги аккордеона. О тонкое платье, становящееся влажным под моей ладонью, терлась Верина кожа. Я произнес чертовски медленно:

— Отлично. Если ты не настолько глупа, значит, мой план изначально был обречен.

И презрительно посмотрел ей в глаза.

Она потупилась. Веки с накрашенными ресницами дрогнули. Я почувствовал, что эта дрожь пробежала по всему ее телу. Зараза оказалась не слишком прилипчивой. Пожалуй, она сейчас расплачется. Мы механически продолжали танцевать. Ну вот, что я говорил!

— Пусти меня! — она резко вырвалась и помчалась прочь, но не к столику, а на улицу. Я быстро пошел за ней. У самого выхода я догнал девушку и схватил за руку.

— Пусти! Как ты можешь быть таким жестоким?! Я тебя ненавижу!

— Успокойся, Верушка! — Я опять почувствовал себя господином и повелителем и крепко взял ее под локоть. Мы свернули в переулок. Там было темнее, нигде ни единого прохожего, и луна над крышами. Вера перестала владеть собой и тряслась как в лихорадке.

— Ты отвратительный, мерзкий садист! Так хладнокровно все спланировать! Знать, что мне будет плохо, — и все же прийти в театр и разыграть передо мной такую гнусную комедию!

— Я хотел как лучше, Верушка!

— Я тебя ненавижу! Ненавижу!

Я усмехнулся.

— Вот и хорошо. Может, быстрее успокоишься.

— А с Вашеком я переспала, так и знай! — выкрикнула она.

У нее это явно вылетело непроизвольно. Как-то уж слишком неожиданно, так что я почти испугался. Из темной подворотни высунулся какой-то алкаш. Только теперь я заметил, что он там мочился.

— Нехорошо, барышня, — пьяно объявил он. — Нехорошо! Барышни должны быть девственницами, а иначе дерьмо они, а не барышни.

Вера инстинктивно прижалась ко мне. Я быстро повел ее прочь. Пьяница за нашей спиной принялся громко блевать.

— М-да, — вздохнул я. — Ничего себе новость. Это в мои планы не входило.

Вера попыталась быть саркастичной:

— А я перевыполнила твой план!

Однако ее силы были уже на исходе. И она разрыдалась.

— Думай, что хочешь. И вообще — что ты можешь понимать?! Ты знаешь, как я выглядела?!

— Как шлюха? — предположил я.

Увернуться я не успел, и она мне врезала. Так, словно у нее была богатая практика. Меня удивила мощь удара. Почти как у Блюменфельдовой. Да нет, дело не в практике, это скорее натренированность балерины.

— Ты знаешь, как ты мета унизил?! — рыдала она. — А я ведь так обрадовалась, когда ты пришел ко мне в раздевалку с этим билетом! Ты обманщик! Гнусный обманщик!

Щека у меня горела. Я гладил ее ладонью. Во рту появился вкус крови.

— Ты чуть не выбила мне зуб. Логичное продолжение. Сначала переспать с моим лучшим другом, а потом дать мне в морду прямо посреди улицы. Кто еще может так себя вести, кроме…

У меня снова посыпались искры из глаз. Та же щека! Точно кнутом стегнула!

Из-за угла выплыл полицейский.

— Успокойся, не то нас засадят за решетку.

Она прыгнула на меня, как кошка, целясь руками в волосы. Я крепко стиснул ее. С соседней улицы завернуло такси. Я махнул ему свободной рукой и, когда машина остановилась, засунул Веру внутрь.

Съежившись в уголке, она горько расплакалась. Я хранил молчание. Таксист включил радио. Я смотрел в окошко, на убегающие дома, и ни о чем не думал. Разве что о том, как удачно все сложилось, даже удачнее, чем я предполагал. Но почему-то это меня не слишком радовало. По радио передавали «Маленькую ночную серенаду».

Вскоре Вера успокоилась и принялась утирать руками слезы. Я протянул ей носовой платок. Она ударила меня по руке, и платок упал на пол. Не сказав ни слова, я наклонился за ним. И мы все в том же молчании продолжили нашу увеселительную прогулку.

Прежде чем я успел расплатиться с таксистом, Вера уже оказалась у своего подъезда. Однако же меня она дождалась. Открыла дверь и повернула ко мне белое лицо.

— Спокойной ночи, — сказал я.

Она не ответила. Ждала.

— Наверх я не пойду, — сказал я.

Она закусила губу.

— Я тебя и не приглашаю.

Какое-то время я еще постоял, глядя на нее.

— Ну, прощай.

— Прощай…

Я круто развернулся и зашагал по тротуару. Мне опять стало жаль чего-то. Я остановился, оглянулся. Вера по-прежнему маячила у подъезда, смотрела мне вслед. Все так хорошо сложилось, я не должен снова испортить дело, строго одернул я сам себя. Тишина ночной улицы донесла до меня рыдание. Я не обернулся. Только спустя какое-то время. Вера уже исчезла, в замке скрипнул ключ. Я вспомнил ванну, вспомнил Верины слова, вспомнил страх, недавно пережитый тут мною. Но нынче я был спокоен, вот только грустил немного. Нынче Верушка ступила на новый путь. И пощечины — тому доказательство. Тубист, искусанный шимпанзе, был неприятной ошибкой молодости. Я был так называемой «большой любовью», а Вашек — это ступенька к нормальности. Да, вот как обстоят дела.

Так уж оно заведено на белом свете. Я помотал головой и быстро направился к Нусельской лестнице. Все ближе был зеленый подъезд, другие знакомые двери. Но сегодня в них не стояла еще одна знакомая фигура, второй персонаж нусельского фарса. И я, словно подгоняемый уколами совести, ускорил шаги, проходя мимо этой двери.

Да-да, это именно фарс, а фарс — первая ступенька к нормальности. Вера в безопасности. Теперь она станет подниматься по этим ступенькам, пока не дойдет до какого-нибудь замужества. Наверняка весьма выгодного. Красивая, успешная, наученная жизнью молодая солистка, хотя пока еще и сдерживаемая рамками труппы. И значит, нет никакой трагедии.

А вот до чего дойду я? Я сел на скамейку в тени кустов, под луну. Она уже потеряла свой краешек. И была окружена мглистыми тучками. Итак, это дело сделано. Как ни странно, мне все еще было жаль чего-то. Но чего? Так уж водится на белом свете. Веру я уничтожил, а барышня Серебряная, похоже, вот-вот уничтожит меня. Так уж бывает на этом свете. Так о чем же я жалею?

За моей спиной раздались шаги. Я спрятал лицо в ладонях, чтобы ночной прохожий не разглядел его. Он миновал меня торопливо, чуть ли не вприпрыжку. Я бросил взгляд сквозь пальцы. Это был Вашек Жамберк, и он несся по Нусельской лестнице вниз, точно опаздывая на поезд.

Я ухмыльнулся. Что это он тут делает? Наверное, изнывал по Верушке в подворотне напротив, а потом увидел, что она со мной, и растерял всю свою смелость. Но он должен был видеть и наше с Верой прощание. Завтра он опять наберется храбрости. Шаги загремели по ступенькам, стали тише, замерли вдали. Проблема Веры Каэтановой была решена.