Книга Львенок, страница 54 – Йозеф Шкворецкий

— Нет. Я говорю про дождевую дробь по крыше. Вам не нравится?

— Нравится. Это красиво. Как в палатке.

— А вы часто ночевали в палатке?

— Случалось.

— Это все ваше хулиганское прошлое, да?

— Какое прошлое?

Я снял правую руку с руля. Барышня Серебряная держала обе свои руки на приборном щитке. Хулиганская отметина светилась на коричневой коже и в сероватой полумгле казалась миниатюрной розовой лампочкой. Я коснулся ее пальцем.

— Ах, вот вы о чем, — сказала Ленка. — Да. У меня довольно буйное прошлое.

— И насколько же оно буйное?

— Достаточно.

— А вы случайно не были в…

Я запнулся.

— Где?

— Я сейчас редактирую одну повесть об исправительном учреждении для девушек…

— Нет, этого не было. Я сидела в тюрьме, — сообщила она без околичностей.

— Да что вы? — произнес я, и на меня вдруг опять пахнуло атмосферой моего утреннего расследования; дедукция, прямо как в детективе, наконец-то обрела точку опоры. Впрочем, сама по себе эта точка ничего не значила, а только усугубляла тайну. Барышня Серебряная, словно бы желая загладить неблагоприятное впечатление, пояснила быстро:

— Не по своей вине.

— А мне сидельцы нравятся, — столь же поспешно ответил я. — В особенности исправившиеся хулиганки.

Продолжать я не решился. Мы быстро свернули на Нусельскую площадь и поехали вверх по холму. Дождь не ослабевал. На повороте машину занесло. Я ловко овладел ситуацией. Барышня Серебряная осталась бесстрастной и похвалила меня:

— Водить вы умеете.

— Спасибо, — ответил я и начал ковать железо: — Только… знаете, это ваше хулиганское прошлое как-то с вами не вяжется.

— Почему?

— Потому что вы благонравны, как пансионерка.

Мне показалось, что она слегка улыбнулась.

— Тому есть причины.

— Какие?

— Вы бы их не поняли.

— Тюрьма?

— И она тоже. Но есть и другие.

— Тот писатель, который вас литературно обработал?

— Мета? A-а, ну да. Может, вы и правы.

— Дадите почитать?

— Нет.

Мы торжественно вкатились на улицу Девятнадцатого ноября. Красная «фелиция» зажглась в витрине, где неделю назад отражалась луна. Шины зашуршали по асфальту, потом разбрызгали лужу — это когда я замер возле зеленого подъезда.

Барышня Серебряная заерзала, собираясь выходить.

— Спасибо. Вы были очень любезны.

Она протянула мне руку.

Я не снял руки с руля.

— Мне от вас кое-что нужно.

— Что?

— Это большая просьба, но я присоединю к ней любое обещание — лишь бы вы согласились.

— Правда?

— Правда. — Я набрал в грудь воздуха. — Послушайте, барышня Серебряная. Я знаю, какого вы обо мне мнения. Я и правда вел себя по-хамски, признаю, и то, как я поступил с Верой, вам тоже, наверное, кажется хамством.

Она не возразила. Лобовое стекло отражало ее серьезное лицо.

— Но это не так. Не так! Это все из-за любви к вам.

Она насупилась, но это не испортило ее красоту. Отражение в стекле доводило меня до исступления.

— Я же просила вас этого не делать.

— Любви не прикажешь.

— Прикажешь. Как раз любви. Если это настоящая любовь.

— Если это настоящая любовь, действие по приказу исключается. Поверьте мне. В этом я разбираюсь.

— А по-моему, я разбираюсь лучше.

Мне показалось, что черные зрачки блеснули как-то особенно.

Но почему?

В наши с ней отношения неустанно вмешивалось что-то детективное.

— Я не должен был приходить тогда к Вере, заранее зная, что обману ее, это было свинство, — покорно согласился я. — Но это у меня… привычка, что ли. Я всегда так делал. И никогда ни о ком не думал так, как о вас.

Барышня Серебряная заморгала мокрыми ресницами и мизинцем вытерла уголок глаза.

— Что вы, собственно, от меня хотите?

— Чтобы вы ненадолго пригласили меня к себе.

— Не приглашу.

— Соседка дома?

— Нет. — Пауза. — Поэтому и не приглашу.

— Но я действительно прошу только чашку кофе. Даю вам честное слово. Мне грустно, понимаете?

Она поглядела на меня в стекле.

— Грустно? Вам?

Сами слова ничего не значили по сравнению с ее интонацией. Я едва удержался, чтобы не вздрогнуть.

— Я не такое уж чудовище. Мне тоже бывает грустно.

Барышня Серебряная опять уставилась на невидимую точку прямо перед собой.

— А вы не притворяетесь?

Господи, не притворяюсь кем? Нечудовищем? Нет, она о другом. О том, что мне грустно.

— Мне грустно так, что я готов умереть, — ответил я.

— Умереть. — Презрение в ее голосе сменилось горечью. — И что изменится, если я приглашу вас к себе?

— Мне с вами хорошо, — объяснил я. — Даже если вы непрерывно повторяете, что ненавидите меня. Это лучше, чем быть одному.

Мне пришло в голову, что я говорю примерно как Вера. Но может, хоть это подействует на барышню Серебряную.

Барышня Серебряная взялась за ручку дверцы.

— Я не собираюсь вас мучить, — произнесла она тихо. — Я вообще никого не собираюсь мучить, хотя по мне этого, может, и не скажешь. Но сейчас это не имеет значения.

Большие капли дождя били по крыше машины.

— Послушайте… — я запнулся. — Мне трудно это говорить… очень похоже на сцену из романа. Но благодаря вам я решил начать новую жизнь.

— И какой она будет?

— Вы же знаете.

— Я не знаю, знаю ли я.

По переднему стеклу все еще ездили «дворники», и после каждого их медленного взмаха нашим взглядам открывался вид на улицу Девятнадцатого ноября, свеженькую и ярко-серую, как на рекламной фотографии. Я выключил «дворники». Наступила тишина, и дождь моментально залил улицу Девятнадцатого ноября сплошными потоками воды.

— Мне очень грустно. Может, я и обманщик, но я грустный обманщик. Я обещаю вам: только кофе. Полчаса — и я уйду.

Она молчала. Проезжающая машина с включенными фарами бросила на нас лучи света, они преломились в стекавших по лобовому стеклу струях воды, и на какое-то мгновение я ослеп. Потом дождь стал ослабевать, он шелестел по крыше, точно наигрывая странную колыбельную.