Онлайн книга «Мужской день»
|
– Как же ты его взял? – подозрительно спросил я. – Он же тяжелый? – Что? – не понял Колупаев. – Да нет, не очень тяжелый. Так себе, средней тяжести. Ну, короче, взял я его и перепрятал! И сейчас он в надежном месте! Ты понял? – Я понял, – тихо сказал я. – А когда ты мне его покажешь? – Когда покажу? – задумался Колупаев. – Вероятно, завтра или послезавтра. Но это не точно! Все нужно продумать и организовать как следует. – А еще кому-нибудь ты скажешь? – осторожно спросил я. – Ты что! Только тебе, Лева! Только тебе! Мы же с тобой братья! Отцы-основатели! Ёксель-моксель. Глазами, полными настоящих слез благодарности, я смотрел на своего друга и спасителя. Да, дорогие читатели, Колупаев спас меня в тот морозный весенний денек, освободил от огромной тяжести, незаметно и подло накопившейся в моей душе. * * * Мы медленно прошлись мимо нашего дома со стороны Трехгорного вала. Я как бы украдкой оглянулся вокруг. Как всегда бывает во влажном морозном воздухе, от мостовой шел пар. Пар шел и от людей, забиравшихся в троллейбус номер 18, чтобы ехать к Белорусскому вокзалу. Обледеневший трамвай почти бесшумно скользил вниз по Шмитовскому проезду. Небо было серо-голубое, и от этого голубого цвета окончательное спокойствие пролилось на мою душу. Это был мой город. Покидать все это было нестерпимо страшно. Но если... склад оружия все-таки есть, я сделаю это. Обязательно. Мне стало легко, и я пошел домой. Ночью, уже проваливаясь в сон, я вдруг резко открыл глаза и резко сел на подушку с колотящимся сердцем. А если Колупаев все-таки что-то нашел, хотя бы один автомат или пистолет? Ведь такие случаи бывали. * * * Теперь я уже окончательно запутался. То мне безумно хотелось найти этот склад оружия, оторвать старые доски, пальцами пошелестеть старой промасленной бумагой, замирая от ужаса и восторга прикоснуться к тяжелому оружейному металлу, взвести курок... Как взвести, куда взвести – я не знал, но это было и неважно. Все получится само, все покатится быстро и куда-то туда, где сплошная тревожная неизвестность и великие сияющие дни. То я страшно боялся этого момента, когда Колупаев приведет меня к складу оружия. Боялся самой этой минуты. Боялся разочарования и боялся того, что вместо ожидаемого «гробика» там окажется пустота. То я спрашивал себя, – а что я буду делать, если все окажется правдой? Что я скажу Колупаеву про хлеб и колбасу, про Киевский вокзал, про матроса и про вьетнамцев? Поверит ли он мне? Поочередно меня терзали страхи и надежды, и я, как уже сказано было выше, перестал что-либо понимать в их бесконечном мельтешении. И только ждал назначенного дня с дрожью, переходящей в судороги. Один раз Колупаев заставил меня целых два часа ждать на морозе. Мама долго не хотела выпускать меня, выглядывала в окно и говорила твердо: – Никого там нет! Не вышел твой друг! Мороза испугался! На что я продолжал упорно, со слезами твердить: – Мама, мы договорились! Так нельзя! Наконец она плюнула, нахлобучила шапку и вытолкнула меня вон, на улицу, где я зря простоял два часа на углу дома, высматривая в темноте широкий шаг Колупаева. Но на следующий день, увидев мой обозленный вид, он вдруг сказал, оглядываясь и понизив голос до тревожного шепота: – Все, Лева! Дождался! Сегодня идем! Стемнеет, и сразу выходи... * * * На этот раз я ждал Колупаева недолго – минут десять, пятнадцать. Может быть, двадцать. Мы молча заспешили куда-то вниз, по Большевистской улице, мимо старых выселенных домиков, мимо Гидрометцентра с голубыми елочками, мимо церкви с высокой колокольней, как вдруг, почти уже в темноте, не освещенной даже фонарями, Колупаев резко свернул в какой-то двор. – Где-то здесь, Лева, – тревожно сказал он. – Вот забор, вот ящик пустой, тут это... мужики обычно сидят, выпивают, тут крест должен быть на подъезде. На железной ржавой двери и впрямь был нарисован какой-то крестик, мелом. – Теперь туда! – показал Колупаев, и мы неожиданно вышли сквозь какой-то забор на обрыв к Москва-реке и к Рочдельской улице, которая как всегда неожиданно возникала в этих переулках где-то там, внизу. – Тут где-то! Вроде! – неуверенно сказал Колупаев и оглянулся. Колупаев садился на корточки, распихивал руками снежные комья и ругался. – Ну где же он? – орал Колупаев в темноте, освещенной странным светом с неба и с реки. – Ну должен быть здесь! – Должен быть? Или не должен быть? – тряс я его за плечи. – Должен! Должен! – отталкивал меня Колупаев и вновь продолжал искать. Потом он еще немного побегал и попрыгал вокруг меня, остановившегося в скорбном недоумении над обрывом, и сказал: – Знаешь чего, Лева! Я понял. Двор-то был не тот! – А крестик? – уныло спросил я. – Вот то-то и оно! – загадочно пробубнил Колупаев. – А крестик-то, действительно, откуда взялся? Я вот тоже думаю... Мы пошли назад сквозь забор, повернувшись задом к Москва-реке. Где-то там гудели машины, сияли сталинские башни на Кутузовском проспекте, важно расхаживали милиционеры по мосту возле гостиницы «Украина», стуча валенками. А мы, спотыкаясь о всякие палки и железки, шли назад. – Так! – сказал Колупаев. – Начинаем все сначала! Если ящик не тот, значит, и двор не тот. Мимо нас протрусила собака, подозрительно оглянувшись. Над каким-то далеким подъездом грустно горела одинокая лампочка. – Туда! – заорал Колупаев, весело подпрыгивая на ходу. Я плелся за ним, хмурый и несчастный. – Точно! Вот ящик! – заорал Колупаев, увидев под забором какую-то сломанную коробку из-под посылки. Я подошел к ней и пнул ногой. Она перевернулась фанерным истерзанным боком, и я прочитал надпись, сделанную когда-то несмываемым химическим карандашом: «Одесса, улица Ленина, дом 18, квартира 40. Яхимовичу Шурику». – Колупаев! – сказал я. – Я тебя умоляю. Прекрати это издевательство. Признайся, что никакого склада нет. Я больше не могу. – Ты чего, Лева? – неприятно удивился Колупаев. – Ты чего, обалдел? Мы только начали! Ведь пойми, днем его искать нельзя! Все же нас увидят! А ночью другое дело. Рассуди головой. Это не так просто. – Я больше не могу, – просил я. – Пожалуйста, скажи, что это неправда. |