Онлайн книга «Мужской день»
|
Папа ничего не умел объяснять длинно. Когда чувствовал, что его короткие объяснения меня не удовлетворяют, он начинал тихо злиться. На кого он злился, я так и не узнал. То ли на себя, то ли на меня... Мне очень хотелось поднять эту гирю. – Ты что, Лева, с ума сошел? – спрашивала мама, когда заставала меня за этим занятием. – У тебя же там все порвется, внутри. Потом всю жизнь на лекарства будешь работать. – Интересно, а как же ее папа поднимал? – возмущенно спрашивал я. – Ну, сравнил! – улыбалась мама и уходила обратно в комнату, закрывая за мной балконную дверь, чтобы не простудиться. Я оставался один в комнате и прилипал носом к оконному стеклу. По ногам сильно дуло, но я все равно стоял так и смотрел на гирю. Зимой ее заносил снег. Мама забивала балконную дверь кусочками поролона. А потом еще заклеивала газетой. Она брала маленький мебельный гвоздик и молоток. Потом прицеливалась, но иногда все равно попадала себе по пальцам. – Ну почему твой папа ничего не умеет делать? – чуть не плакала она. Тем не менее, через некоторое время дверь была плотно забита поролоном или заклеена мокрой газетой, и холодный ветер с балкона почти совсем переставал дуть по ногам. Мама вынимала откуда-то из старого чемодана старое байковое одеяло и в особенно холодные дни сворачивала его в четыре слоя и подкладывала под балконную дверь. На меня она надевала толстые шерстяные носки. – Ну надо же, как дует! – говорила она и задумывалась. Потом она уходила на кухню слушать прогноз погоды. – Это потому что ветер северо-западный! – кричала она оттуда громко, как важную новость. – Но скоро будет северо-восточный! Вот так! К Новому году балкон заваливало снегом уже очень основательно. Там теперь нельзя было разглядеть ни тазик, ни табуретку, ни гирю. Только белыми неровными горками лежал снег. Папа одним рывком отдирал дверь, и в комнату врывался холодный, бодрящий воздух. – Хоть проветримся немножко... А то в комнате духота! – довольным голосом говорил папа и закладывал на балкон три бутылки шампанского. Шампанское проваливалось в снег почти целиком. Виднелись только золотистые горлышки. Вечером 31-го папа неаккуратно, как мне казалось, срывал фольгу с горлышка шампанской бутылки. В комнате пахло елкой, несло холодом с балкона. Кусочки фольги неаккуратно падали на пол. Папа хлопал пробкой, и пена весело вырывалась в фужеры и на белую скатерть. – Опять пролил! – говорила мама. – Ну, руки-крюки! И сын такой же у тебя! – Да ладно! – говорил папа. – Лишь бы голова работала. Остальное можно компенсировать. Начинался Новый год – сначала чинный, с поеданием салатов и тостами под телевизор, а потом настоящий взрослый Новый год, с танцами, криками, перекурами в коридоре и массовым выбеганием на улицу под крики «ура!». Но я его никогда не заставал, потому что меня отправляли спать. Первого января я просыпался, как мне казалось, от тишины. Тишина стояла просто страшная. Спал весь подвыпивший накануне мир. Но на улице уже звенели трамваи, а дворник уже скреб тротуар лопатой. Это были совершенно одинокие звуки, которые таяли в сплошной маслянистой густой тишине. Но все же я их чуть-чуть слышал из своей комнаты, а папа, накрыв голову подушкой, как всегда, спал. Я вставал, входил в родительскую комнату и подходил к балконной двери. Каждый раз на Новый год мне казалось, что мир должен неминуемо измениться. Но каждый раз он оставался прежним. Сугробы спокойно лежали вдоль тротуара. Старушка в доме напротив вывешивала через форточку обрезанный молочный пакет с остатками крупы и хлеба. На пакет слетались воробьи и синицы. В высоком небе солнце боролось с облаками. Я начинал осторожно и тихо будить отца. * * * Мама спала в этот день так крепко, что ничто, казалось, не могло ее разбудить. Папа высовывал из-под своей вечной подушки кончик носа и спрашивал громким шепотом: – Что тебе? – Двенадцать часов! – так же шепотом говорил я. – Ну и что? – говорил папа. – Ты обещал! – начинал я обижаться на него. Папа фыркал и вновь забирался под подушку. Но я знал волшебное слово, которое могло вытащить его из-под этой проклятой подушки. – Ты обещал! – говорил я снова и снова громким шепотом. – Ладно! – наконец шепотом говорил он. – Иди поставь чайник! * * * Через десять минут папа приходил на кухню и плотно закрывал за собой дверь. – Не шуми! – говорил он. – Маму разбудишь. Давай соберись по-быстрому. – Я уже! – отвечал я ему. – Сам давай собирайся. Папа молча прихлебывал чай и весело смотрел на меня. – Слушай, Лева! – говорил он. – Я не пойму, почему ты так любишь это место? За что? – Ты обещал! – упрямо повторял я. – Обещания надо выполнять. Понятно? – Понятно... – соглашался отец. – Ну а если там нет шашлыка? Если шашлычник еще спит? Я молча шел обуваться. Из комнаты, пошатываясь, выходила мама. – Сима! – говорила она сонным голосом, с трудом открыв глаза. – Я тебя прошу: только не покупай ему шашлык. Ему нельзя. У него печень. Он и так вчера салатов налопался с майонезом. Это будет вообще смертельный номер. Ограничьтесь, пожалуйста, стрельбой по мишеням. Друг друга только не убейте. – Ладно-ладно... – смеялся папа, накидывая пальто. – Ты поспи еще, а мы быстро. А потом мы придем, и будет праздничный завтрак. С коньяком. – О господи! – вздыхала мама. – Тебе еще не хватит? О ребенке лучше подумай. – Я уже подумал... – говорил папа. – Я уже подумал и встал. А ты давай спи. Понятно? – Понятно! – отвечала мама. – Пока. С Новым годом. * * * 1 января в мире все блестело. Я выходил из подъезда и закрывал глаза от невыносимого блеска. Иней был на окнах и подоконниках, на ветках деревьев, на машинах и на одежде. От мокрого холодного воздуха я начинал задыхаться. – Дыши в воротник! – сурово советовал отец, и мы спешили вниз по Трехгорному валу. А потом по Шмитовскому проезду. А потом мы подходили к парку. И я начинал задыхаться от волнения. Вдруг в парке еще ничего нет? Вдруг тир еще не открыт? И шашлычник еще не положил дрова в мангал? – Слушай, – опять говорил отец, тревожно к чему-то прислушиваясь. – Давай лучше я отведу тебя в кафе, в кино. В ресторан, если хочешь. На Красную площадь. Ну зачем тебе этот тир? Что за детский сад? Ведь ты же уже не маленький. |