Онлайн книга «Мужской день»
|
– Тихо! – зло шипела она. – Ты что? – обалдевал я от такого приема. – Дай послушать! – умоляюще говорила Танька. Я тоже начинал прислушиваться к голосам из соседней комнаты. Но ничего путного разобрать там не мог. – Ну а вот если к вам в институт? – А что – к нам в институт? – Нет, ну у вас, например, высокий конкурс? – Высокий. – То есть можно не поступить? – Красивая девушка может поступить. Но учиться будет тяжело. – В каком смысле? – Когда я вижу красивую девушку, я сразу ставлю ей двойку. Чтобы пришла во второй раз. – Вы шутите, а я, между прочим, серьезно. Я мать. – А вы мне позвоните. Как-нибудь так... между прочим. – Ну хорошо, я подумаю. – Подумайте, подумайте, раз вы мать... Слушать всю эту белиберду вместе с Танькой мне отчаянно надоедало. Я зажимал уши ладонями. Но и это не помогало. Ватный и беспорядочный шум все равно проникал через все заслоны. – А слышал анекдот, как еврей приходит в первый отдел? – спрашивал кто-то рыжий. – Слышал, – тоскливо говорил папа. – Не, но ты послушай. Приходит еврей в первый отдел и говорит: моя фамилия Рабинович... – А танцевать будем? – кричала милая полная женщина. Тут же сдвигали в угол стол и заводили летку-енку. Все прыгали как зайцы и кричали: – Ну-ка! Туфли надень-ка! Как тебе не стыдно спать! * * * Человек в треуголке качался в такт и качал головой. – А вы кинофильм «Солярис» не видели? – спрашивал кто-то рыжий. – Нет, не видела. – Неужели не видели? Классная картина. По Станиславу Лему. Фантастика. С философским подтекстом. Режиссер Андрей Тарковский. Не слышали? – Нет, не слышала. – А в главной роли Банионис. Он на этих съемках вообще сошел с ума. Ну, не до конца, конечно. Так, пришлось немножко подлечиться. Вы сходите, посмотрите. У него там роль такая... Ну вот он и... – Ой, какой ужас. На кухне мама разговаривала с тетей Розой. – Марин, надо сходить к врачу с этим делом. – Да я понимаю, конечно. – Нет, ну что ты понимаешь. Я тебе говорю: надо срочно сходить к врачу с этим делом. – Роз, ты меня не учи. Я знаю. Я все знаю. – Я тебя не учу. Просто это необходимо. Безо всяких разговоров. * * * За окном медленно опускался снег. В углу комнаты, заботливо отгороженная креслом, чтобы на нее не наступили, уютно спала на старой дяди Володиной телогрейке карликовая собака Лайма и громко храпела. Но ее никто уже не слышал. «Может, он сюда смотрит?» – думал я и оглядывался. Человек в треуголке продолжал опираться на грот и смотреть куда-то вбок. Или вдаль. Словом, он смотрел не сюда. Я никак поймать его дурацкий бронзовый взгляд. Я садился в кресло рядом с Лаймой. Комната из этого угла почему-то виделась простой и печальной. Просто и печально висели занавески. Просто и печально высовывались из-за стола батареи центрального отопления. Простые книжные полки печально подымались к белому потолку в трещинках и пятнах. А люди продолжали громко разговаривать где-то там, внизу, под потолком. – Нет, ну а что?! – с вызовом говорила милая полная женщина. – Питание сейчас не то, что раньше. Вы вспомните, что было раньше. Вспомнили? Ну вот. Это же совсем другое дело. Даже апельсины есть. И бананы. Я вот ананас тут на днях покупала. – Ну как тебе сказать, – говорила маме женщина с зелеными веками, – сапоги югославские, по итальянской лицензии, высокие, почти до колена. Кожаные, конечно. Но они же такие нежные! В нашу сырость пройдешь, и все. Я же на такси не езжу, ты же понимаешь. – Ребята! – громко кричал дядя Володя. – Ну какие же вы молодцы! Какие же вы все молодцы! Просто золотые люди! Я вас всех очень и очень люблю! Уходя, я всегда высовывался из прихожей в комнату. – До свиданья! – вежливо говорил я. На самом деле я хотел в последний раз посмотреть на человека в треуголке. Он тоже смотрел на меня. Когда я уходил, он почему-то всегда смотрел на меня. – Ну все, пока! – говорил я ему одними губами. * * * Мы всегда уходили пораньше, потому что на такси я ездить не мог. Меня сильно укачивало и могло даже вырвать. Да и поймать такси на «Щукинской» в это время было не так-то просто. Все такси уезжали в это время в центр или к трем вокзалам. Мы стояли на одинокой остановке и ждали трамвая. – Мам, а почему у нас нет таких часов? – спрашивал я. – Каких часов? – Ну тех, больших. – А почему они у нас должны быть? – Просто я решил спросить. – Ну хорошо, спрашивай. – А почему вы их не купите? – Их больше в магазинах не продают! – вдруг вмешивался папа. – Раньше продавали. Они трофейные, наверное. – И сейчас продают, в комиссионках, – упрямо не соглашалась мама. – Просто зачем нам такие часы? Они нам совсем не подходят. Подходил трамвай и увозил нас в сторону метро «Сокол». Он вез нас мимо новых белых домов и старых одноэтажных домиков за заборами. Он вез нас сквозь абсолютно тихую, холодную Москву, заваленную сугробами, где уютно мигали светофоры, мутно блестели витрины, светились окна и проезжали редкие-редкие темные машины. Сквозь Москву, где жил на огромном столе человек в треуголке. Он стоял и смотрел мне вслед. И я постепенно засыпал. * * * Прошло много лет. Иногда я хотел купить себе такие часы. И поставить их на стол. Я бы их гладил. Сдувал с них пыль. Чистил одеколоном или спиртом их фальшивую бронзу. Чинил бы в мастерской их часовой механизм. Не позволял детям играть с ними. Перевозил бы их с квартиру на квартиру. Но я так и не сделал этого. Почему – не знаю. Наверное, потому, что не разгадал его взгляда. Человека в треуголке. Пусть это покажется вам смешным, но какой-то секрет у него действительно был. Он смотрел на вас крайне пристально, – но только тогда, когда вы уходили из дома. А вообще-то он стоял возле часов. Это был его пост. Его работа. И он честно ее выполнял. В дырке, которую он просверлил в душном воздухе своим взглядом, живут теперь все те люди. И селедка под шубой. И чертик. И кто-то рыжий. И милая полная женщина. И моя кузина Танька, теперь гражданка государства Израиль. И мои родители. Брежнев, Никсон и Жорж Помпиду. И Москва. И хоккей с шайбой. |