Онлайн книга «Мужской день»
|
– Не хочу я твою старушку! – кричал я на маму. А она, соответственно, на меня: – А тебя никто не спрашивает, понятно? ...Старушка-пенсионерка нашлась довольно быстро. Это была Маруся Ивановна с первого этажа. Маме она сразу понравилась своим веселым и добродушным характером. – Я ему и щей наварить могу! – весело объявила Маруся Ивановна. Щи я не любил, предпочитал борщ. Я мрачно посмотрел на Марусю Ивановну и отрицательно покачал головой. – А оладьи? – не унималась она. Мама сказала: – Ну что вы, зачем вам себя утруждать. Я ему все приготовлю с вечера, а вы только разогреете. – Можно и разогреть, – разочарованно вздохнула Маруся Ивановна. – Ну, вот и хорошо, – мама зачем-то заглянула в пустую кастрюлю. – Давайте договоримся о цене. Лева, выйди! – Да ладно, что договариваться, – смутилась Маруся Ивановна. – Как вы люди хорошие, то не обидите. Мама быстро вытолкала меня из кухни, и, чуть не плача с досады, я побежал гулять. А назавтра маленькая, крепкая Маруся Ивановна в теплой шерстяной кофте розового цвета уже встречала меня у школьного крыльца. Так мама ненароком лишила меня лучших в моей жизни минут. Мои новые товарищи разбегались из школы в глухие дворы, где растут столетние липы, где у всех покосившихся заборов легко отваливаются доски, где много ржавого, трухлявого и интересного. Лишь я один плелся домой по любимым переулкам под присмотром Маруси Ивановны. Я боролся с ней разными методами. Задерживался в школе, глядя тайком из окна на нервничающую няньку: в школу она заходить боялась, но и поста своего никогда не покидала. Отказывался есть, глотая слюнки при виде любимых котлет. Все эти фокусы Маруся Ивановна сносила с добродушным спокойствием старого, мудрого человека. Но однажды я все же нашел слабое место в ее непроницаемом характере. Она любила спорить. Споры мы затевали самые разные: о том, какие пельмени вкуснее – горячие или холодные? Кто лучше – мужчина или женщина? Есть или нет оружие в кобуре у милиционера?.. Мы спорили и о том, какого цвета кофта у Маруси Ивановны, розовая или оранжевая, где люди честнее – в селе или в городе, с кем хуже воевать – с фашистами или американцами, что вкуснее – блины или оладьи; всего сейчас и не упомнишь... Наши споры обычно продолжались вплоть до прихода мамы. Обычно к этому времени мы уже сидели оба красные, надутые и молчали. Ждали, что она рассудит спор. К вечеру наши споры достигали высшей точки кипения. – У папы знаешь какая зарплата? Тыща рублей! – кричал я. – Да? – ехидно отвечала Маруся Ивановна. – А почему ж ты тогда на обед черепаховый суп не ешь? – А потому что черепах не едят! Зачем я их буду есть? – А вот и едят! – А вот и не едят! Когда во входной двери, наконец, поворачивался ключ, и в квартиру входила веселая мама, под потолком почти всегда висела нехорошая тишина. Мама очень обижалась, что я спорю с Марусей Ивановной. – Она же пожилой человек! – убеждала мама меня. – Зачем ты ее из себя выводишь? Она же нам помогает, пошла навстречу... Я понимал маму. Каждый вечер она попадала в неловкое положение, кого-то ей приходилось обижать – или меня, или Марусю Ивановну. Но тайком от меня она сердилась и на Марусю Ивановну. – Ну как ребенок, честное слово, – жаловалась она вечером папе. – Застрянет на одном месте, и хоть ты тресни. Вот скажи: какие пельмени вкуснее – холодные или горячие? – Не знаю, – говорил папа. – И ты туда же! – вздыхала мама. – Да согласись ты с ребенком один раз, он и отстанет. Ему только дай поспорить. С каждым днем Маруся Ивановна становилась все мрачнее и мрачнее. Она старалась скорей накормить меня и уйти к себе на первый этаж. – Если что нужно будет, спустишься в шестую квартиру, – сухо говорила она на прощанье. Я чувствовал себя победителем. Но, увы, это была преждевременная радость. Как-то раз Маруся Ивановна достала из холодильника рыжую луковицу, налила в стеклянную баночку холодную голубоватую воду и сунула луковицу туда. – Это зачем? – поинтересовался я. – Прорастет. Лучок зеленый будем есть, свежий, – стараясь сохранять спокойствие, сказала Маруся Ивановна. Я подошел к подоконнику, на который Маруся Ивановна водрузила банку с луковицей, и стал пристально изучать ее. Маруся Ивановна, заметно нервничая, следила за мной. – Чего ты высматриваешь? – наконец не выдержала она. – Правильно все. – Нет, неправильно, – торжествующе сказал я. – Ты ее наоборот посадила! – Как это? – опешила Маруся Ивановна. – А вот, – я вынул мокрую луковицу из банки и показал ей на беленькие волосы, с которых стекала вода. – Головой вниз. Отсюда лук-то растет! – Ладно, – вдруг спокойно сказала Маруся Ивановна. – Может, и правда... Только ты это – унеси ее в свою комнату, спрячь куда-нибудь, чтоб мать не видела. Прорастет – с меня рубль. – Рубль? – изумился я. – Угу, – кивнула Маруся Ивановна. И стала разогревать борщ. ...Каждое утро я бросался к своей банке, задвинутой в угол подоконника, теребил белые отростки на голове своего Чиполлино, менял старую воду на свежую, передвигал ближе к солнцу... А на кухне у Маруси Ивановны уже через три дня из стеклянных банок победно выстрелили нежно-зеленые побеги и весело торчали на окне. Маруся Ивановна бережно отрывала по одной стрелочке, макала в соль и с аппетитным хрустом жевала. – Ну как, – добродушно спрашивала меня Маруся Ивановна каждый день, – не пророс еще? Я молча закрывался в своей комнате. Однажды вечером в мою комнату зашла мама с тряпкой в руках. Она стала вытирать от пыли мой стол и вдруг заметила позорную банку. – Ой! – расхохоталась она. – Мичурин! Что ж ты ее головой вниз посадил? Я заплакал, побежал на кухню, сорвал все-все побеги с Маруси-Ивановны луковых банок и выкинул их в помойное ведро. * * * Больше я с Марусей Ивановной не спорил. Но странное дело – очень скоро, вместо того, чтобы примириться со мной, Маруся Ивановна почти перестала заниматься моим воспитанием. Она разогревала обед и шла к себе на первый этаж, равнодушно дав мне необходимые наставления. Жизнь без споров была для нее пресной и скучной. Банка с водой долго стояла на моем окне. Вода стала ржавой и зеленоватой одновременно. В ней плавали по виду довольно живые частицы. По сути дела, целые организмы. Я прислонялся лицом к ее закругленному стеклу и пытался понять – что же происходит там, в воде? Тут требовались настоящие рассуждения, убедительные доводы и даже споры. Но спорить уже было не с кем. |